Я жива. Воспоминания о плене - Масуме Абад

Учебный 1980 год начался гулом бомбардировщиков «МиГ»[62]. С полетами иракских истребителей-бомбардировщиков в городе стали раздаваться звуки, которые невыносимо было слышать. Школьный звонок сливался воедино со звуками снарядов, рыхливших землю под ногами малолетних школьников. Владельцы магазинов в ужасе закрывали их и бежали домой, к своим семьям, но никто не знал, откуда раздаются эти наводящие ужас звуки. Некоторые говорили, что где-то произошел взрыв, другие, более осведомленные, говорили, что преодолен звуковой барьер[63]. Вместо песен, посвященных школе и началу учебного года, по радио передавали военный марш, сигнал боевой готовности и сирену воздушной тревоги. За короткий промежуток времени улицы города пропитались запахом смерти, повсюду раздавались стоны матерей, потерявших своих детей, крики напуганных детей и звуки непрерывно разрывавшихся мин. Беззащитные мирные люди стали мишенью для вражеских орудий.

Приветственные слова по случаю начала учебного года, звучавшие по традиции из уст начальника Управления по делам образования, на этот раз сменились новостью о его мученической смерти. Господин Самад Салехи[64] и тридцать его коллег поздравили абаданских школьников с началом нового учебного года своей кровью. И стало так, что школьники вместо ручек взяли в руки оружие. Запах пороха заменил запах новых учебников, одежда басиджей (ополченцев) – школьную форму, окопы – школьные парты. Смерть на поле боя стала домашним заданием, учителя – командующими, а ученики и студенты – мучениками. Война застала всех врасплох – учителей, инженеров, докторов; стариков и молодежь, женщин и детей. Саддам обрушился на наши города, подобно кровожадному дракону-людоеду; как ядовитая ненасытная змея, он питался кровью сынов и дочерей этой земли.

Новости, которые я получила из Абадана, взволновали меня так, что я начала упрашивать и умолять Карима не препятствовать мне во что бы то ни стало вернуться в Абадан, и он согласился. Я даже не стала дожидаться, пока жена Карима выпишется из родильного дома. Рано утром я добралась до Ахваза. Рахим приехал в Ахваз за мной и встретил меня на вокзале. Мы вместе пошли в Штаб по координации и поддержке фронта при Нефтяной компании. Большое количество женщин-добровольцев было занято оказанием услуг по поддержке фронта – они помогали медицинскому персоналу, ухаживали за ранеными, заботились о престарелых и инвалидах. Несколько дней я оставалась в штабе, но все мои мысли по-прежнему были заняты детьми из приюта, я беспокоилась о них. Наш мирный, живой и активный Абадан превратился в ристалище военных действий. Шок от сознания того, что началась война, был настолько велик, что мало кто помнил о детях из приюта. Даже в мирное время судьба этих несчастных детей мало кого волновала, тем более в кровавые дни войны! Иракские бомбардировщики беспощадно бомбили город. Распространялись противоречивые слухи о ходе боевых действий. Баасовский режим Ирака осуществлял дикие вылазки, нападая на беззащитных людей. Каждый день до меня доходили новости о разрушении той или иной части города. Воспоминания о приветливых улочках, благоухающих цветах и солнечных днях Абадана сжимали мое сердце. У нас не было известий о наших близких. Мозг отказывался верить в реальность происходящего. Казалось, вот-вот раздастся финальный свисток, извещающий об окончании какой-то жуткой игры. Все вокруг изменилось до неузнаваемости. Душа была полна тревоги за своих родных. Но больше всего я все же беспокоилась о приютских детях. Я должна была вернуться в Абадан. Этот город – разрушенный или благоустроенный – был моим родным городом. Я неустанно говорила Рахиму, что должна вернуться домой. Он злился и отвечал: «Абадан больше не является тем местом, где ты должна находиться! Там идет война! Ты понимаешь это, Масуме?! Война – это не военные учения и не культурная акция, в которых ты привыкла принимать участие! Это – война!». Несмотря на слова Рахима, я все больше наполнялась решимостью вернуться в Абадан. Угрызения совести ни на мгновение не стихали внутри меня. Каждый день я искала способ уехать в Абадан. Под артиллерийскими обстрелами передвигаться по дороге Абадан – Ахваз было почти невозможно. Транспорт отвозил солдат и привозил обратно их трупы. И не было пути для моего возвращения домой.

Однажды утром Салман приехал в Ахваз на автобусе вместе с большим количеством пассажиров и начал разговаривать с Рахимом зашифрованно, знаками. Рахим зашел внутрь автобуса, окинул взглядом пассажиров и вышел обратно. Я смотрела на происходящее снаружи. Все пассажиры были одеты в белые майки. У некоторых глаза были завязаны тканевыми повязками; они пытались запрокинуть головы, чтобы что-нибудь увидеть из-под них. Я спросила Салмана:

– Как странно выглядят эти пассажиры, кто они?

– Это пленные, – ответил Салман.

– Что означает «пленный»? – снова спросила я.

– Это означает, что они – иракцы, их поймали во время боевых действий в Хоррамшахре.

– А почему им завязали глаза? Почему они в одних майках? Почему они так напуганы?

– Они безжалостно воюют на нашей земле, но как только попадают к нам в руки, сами снимают свои одежды, кричат: «Дахил аль-Хомейни!» – «Ищу убежища у Хомейни», – и сдаются. Они не страдают ни от голода, ни от жажды. Глаза им завязали только из соображений безопасности. И каждый из них сидит на отдельном сиденье.

В конце концов, благодаря моим настоятельным просьбам и уговорам, я смогла отправиться в Абадан в тот же день после обеда, тем же автобусом с иракскими пленными, которых наши ребята к тому времени закончили допрашивать. Господин Хусейннежад стоял перед иракцами с винтовкой G3, а я села рядом с Салманом, который был за рулем. По дороге в Абадан Салман пытался морально подготовить меня к тому, что мне предстояло увидеть. Он рассказывал мне о дорогих моему сердцу и полных воспоминаний улочках, от которых после бомбежек остались лишь руины; о родном городе, который был заполнен ранеными и задыхался от дыма, гари и копоти. На каждую новую фразу Салмана я отвечала вопросом: «Неужели это правда?» Я не могла поверить в то, что он говорил. Но он продолжал: «Мать и Марьям не в Абадане. Они уехали в Махшахр и останутся там до тех пор, пока бомбежки не поутихнут. Дома сейчас никого нет. Только отец время от времени заглядывает домой. Но я, Мохаммад, Рахман, Ахмад, Али и Хамид здесь. Сообщай нам обо всех своих передвижениях, куда бы ты ни шла, всегда информируй нас!»