Опус номер девять ля мажор. Часть 2. Жизнь как музыка и танец - Александр Семёнов

С берега пришла Светлана, мывшая там котёл, и рядом – Никита с перемазанным сажей лицом. Значит, тоже работал. Света сказала, что сама займётся обедом, и отправила Олю с Андреем на пляж. И там, по плечи заходя в озеро или сидя рядом на песке, они продолжали разговор – с того дня как на пороге шестнадцати лет Оля задумалась о будущем. После десятого класса она впервые поехала с мамой и папой на Ладогу – не в эту бухту, в соседнюю, где теперь собираются астрологи. Вечером, у костра, всё обговорили и решили. У неё способности к языкам, по английскому одни пятёрки, хоть до сих пор не было времени серьёзно заниматься. А если найти время? Здоровье она уже заработала, если продолжать так же гоняться – будет его только терять. И Оля взялась за учёбу с той же энергией, с какой прежде ходила на тренировки. Она записалась на курсы, скачала из интернета большой словарь в добавление к маленьким, уже бывшим дома; постепенно смогла читать в оригинале Гарри Тертлдава – жутко плодовитого писателя, нашла в сети шестьдесят полновесных романов. Конечно, за год не догнала ребят из английских классов, но сумела поступить в педагогический университет на итальянское отделение, куда был самый лёгкий конкурс.

– И, знаешь, не пожалела ни разу! Уже на втором курсе полетела по обмену во Флоренцию и постепенно объездила весь сапожок…

Андрей слушал её с радостью и каким-то неясным смятением. Что-то стабильное пропало из жизни, рассыпалось на тысячу двадцать четыре осколка. К вечеру он понял: исчез прежний образ Оли, хранившийся в душе, и что его сменит? Пока неясно. Ещё вчера он представлял Олю такой, как впервые увидел три года назад. Он помнил то утро: вот подошёл к обрыву, поглядел в просвет между соснами на туман, едва пронизанный рассветными лучами, потянулся, вздохнул поглубже, да и спрыгнул на песок. И ещё в полёте увидел, как из-за сосны выходит светловолосая девушка в бордовом купальнике и с двумя вёдрами воды в руках. Удивительно легко она их несла – в левой руке десять литров, в правой двенадцать, – и что-то напевала едва слышно. Он вызвался помочь и с того дня старался избавить её от мужской работы, когда случалось вместе быть на Ладоге; но всё равно – втайне даже гордился: вот, у него есть знакомая, которая запросто делает то, что ни одна другая девушка в мире сделать не может. Разве что когда-то, в русских селеньях… но это было так давно, что и не считается.

Сегодня он понял, что, глядя на Олю, больше не вспоминает эти вёдра. И купальник на ней другой – ярко-зелёный, завязанный на бантики; Андрей то и дело мысленно хлопал себя по руке, чтобы не дёрнуть за какой-нибудь. И она ни мгновения не стояла спокойно – забегала вперёд, оглядывалась на крики у костра рукопашных бойцов и хмурила брови, изображая, как ребята готовятся к бою; касалась пальцами волос; изогнувшись, заглядывала за спину: кажется, укусил комар… Раньше Андрей не замечал за ней такого множества изящных движений. Наверное, они были, да он не так смотрел.

– Можно я? – спросил он, протянув руку к свежему укусу.

– Только осторожно, а то знаю тебя.

Андрей ногтем нарисовал крестик чуть ниже её лопатки, и Оля, вздрогнув, засмеялась: щекотно!..

И на лице её сменяли друг друга сотни выражений, когда Оля рассказывала о студенческих годах, заново их переживая. После сурового детства с режимом, нагрузками и ограничениями, после выматывающей подготовки к экзаменам – вдруг наступила свобода. Да ещё в группе оказались интересные ребята, музыканты-самоучки, выступавшие по квартирам и дешёвым задымлённым клубам. Какие песни сочиняли: будешь слушать – и не заметишь, как пролетит за окнами долгая зимняя ночь. Это сейчас Оля понимала, что весёлые однокурсники лишь подражали Фёдору Чистякову, парням из «Юго-запада» и ещё много кому; тогда для неё всё было в новинку. Сама собой легла на колени гитара, и пальцы так уверенно встали на лады, будто вернулись домой, где всё знакомо на слух и на ощупь. И неприличные слова в песнях не смущали, потому что были к месту. Три мушкетёра: громоздкий, круглолицый Серёга Бурый, вечно терявший в творческой рассеянности ключи, деньги, а то и саму голову; Антон Грек – красавец эллинского типа с тонкими пальцами и ранней лысиной; маленький Олег Ж. с бездонной цистерной внутри – такая у них была компания. Был и четвёртый, бородатый здоровяк по прозвищу Констанция, но куда-то исчез: говорили, что чуть ли не завербовался во французский Иностранный легион. Остальные вылетели из университета кто на третьем курсе, кто на четвёртом, но до сих пор дружили с Олей. Теперь они её не узнавали: какая-то пай-девочка, не пьёт, ночует дома – ты ли это вообще? «Я, конечно!» – отвечала Оля и, чтобы до конца убедить их, пела что-нибудь старенькое, про энтомолога, который опарышами закусывал пиво,[3] – совсем как четыре года назад. Но она и в пивные времена не теряла головы и держалась за своё место. Поздно вечером доводила мушкетёров до квартиры Бурого, где они творили, репетировали, спали, мастерили электрогитары, там укладывала на матрасы, спешила в душ, а потом, позвонив родителям, что всё нормально, садилась за уроки: затерянная в ночи девчонка с книгой, свет настольной лампы, чайный пакетик в стакане, гул машин за чёрным окном… Хорошее было время. Ещё она успевала играть в сборной университета по гандболу и два года увлекалась йогой. От йоги талия стала меньше на восемь сантиметров. «Смотри, – Оля повернулась в профиль, – я ничего не втягиваю, такая и есть. Когда закончила активно бегать, были по фигуре мужские джинсы, а сейчас того же размера, но женские. Можешь потрогать». «Не дразнись!» – мысленно взмолился Андрей, но всё-таки протянул руку. «Алёнка не такая, да? – спросила Оля и вдруг топнула ногой: – Блин, кто меня тянет за язык!» Андрей на мгновение напрягся, вспоминая, кто это, Алёнка: а, бывшая девушка, уехала вчера, – и честно ответил, что у него и мысли не было сравнивать.

– Алёна такая аккуратная, ей ничего и не надо уменьшать, – всё-таки сказала Оля.

Вечером они вновь сидели рядом. Андрей достал из палатки походную гитару, обшарпанную с виду, но звучную: Слава Брындин поставил на неё настоящую верхнюю деку с пружинами ёлочкой и взамен фабричного грифа, прикрученного болтом, намертво вклеил новый. Оля хотела покатать в ладонях сорванные на просеке длинные листья кипрея, но заслушалась и замерла, прикусив стебелёк. Андрей играл гаммы, этюды, затем уж пьесы. Сегодня тянуло на виртуозное: «Чардаш» Монти, «Собор», «Варшавский дождь», который Андрей сам подбирал, слушая диск «Весёлых ребят».

– А ведь правда, такое впечатление будто дождь, – прикрыв глаза, сказала Оля. – Ливень по воде…

– Очень ленивый ливень. В оригинале это играется на клавишах и раза в два быстрее. Примерно вот так. – Андрей показал и сморщился, промахнувшись мимо октавного скачка: – А-а, позор мне, позор!

– Попробуй ещё раз, – смеясь, посоветовала Оля, – я в тебя верю. Видишь, всё получилось. Слушай!.. А с какой песней я у тебя ассоциируюсь, если не секрет?