Агент - Валерий Большаков

На боковой аллее, густо обсаженной соснами, он заметил двоих — комиссар Куйбышев, бешено ругаясь, тряс раненого Карлина:

— Вставай, скотина! Слышишь?! Вставай!

Карлин только мычал, качаясь на четвереньках. Услыхав шаги, Валерьян Владимирович резко обернулся. Авинов увидел наган в руке у комиссара и его злое лицо. Маузер выстрелил, как будто сам, поражая Куйбышева в голову.

— Х-хад… — прохрипел Карлин. — К-контра…

— От гада слышу, — холодно сказал Кирилл, нажимая на спуск.

Ломая кусты, с аллеи вывернул броневик. Его клёпаная башенка развернулась, затарахтел «гочкис», посылая длинную очередь. Авинов бросился на землю — и рядок злых фонтанчиков запылил в двух шагах впереди него. «А от хрена с морквой!»

Подскочив, Кирилл взял с места, пригибаясь и петляя. Взрыкивая, бронеавтомобиль полез на клумбу, а пулемёт продолжал строчить. Авинову обожгло руку выше локтя, словно кто раскалённым шкворнем приложился. Зашипев от ярости и боли, штабс-капитан побежал, спотыкаясь, вдоль высокого забора, миновал с разбегу неприметную калитку, вернулся одним прыжком и нырнул в неё. Пули с треском расщепили доски, буравя в заборе пунктир зияний. Удар в голову был мгновенен и столь же быстро затемнил сознание…

…Очнулся Кирилл в полумраке, чувствуя под собой мягкое и шуршащее. Нос щекотало запахом увядшей травы. Открыв глаза, Авинов разглядел над собой скрещения балок. Сеновал? Похоже…

Напрягшись, Кирилл сел. Резануло правую руку, закружилась голова.

Непонятно… Он сам сюда забрался? Посапывая от натуги, штабс-капитан осмотрел себя. Не сам, это точно — рукав гимнастёрки был разрезан почти до плеча, а рука аккуратно обмотана бинтом. Авинов осторожно притронулся к волосам над ухом, где пульсировал ещё один источник боли. Голова тоже была обвязана. Ага…

Тихонько скрипнула дверь, но света не прибавилось — на дворе уже стемнело. Смутно, неясно выделилась тонкая фигурка девушки. Прикрыв дверь, она чиркнула спичкой, запаливая фонарь, и Кирилл разглядел свежее, хорошенькое личико. Девушка была в гимназическом платье, и ему сразу же вспомнилась Даша. Он ощутил, чуть ли не впервые в жизни, то, о чём ранее лишь читал, — как защемило сердце.

— Вы кто? — негромко спросил Авинов.

Девушка ойкнула тихонько и подняла теплившийся фонарь повыше.

— Живой! — сказала она обрадованно. — А то я так испугалась! Мы с Глашей едва дотащили вас… А зовут меня Лидой.

— Спасибо вам, Лидочка…

Девушка смущённо махнула ладошкой, как-то разом погрустнела.

— Они Наташу увели… — вымолвила она. — Сестру…

— Старшую?

— Младшую…

— Подонки.

Недолгое молчание прервалось девичьим вздохом.

— Давайте я вам повязки сменю.

— Лучше расскажите, что в городе творится.

— А что в прошлом году творилось, то и сейчас… — проговорила Лида, бережно разматывая бинты. — Лекарств никаких нет, только спирт да подорожник… Матросы заняли телеграф и телефон, Кадетский корпус, Троицкую гостиницу, вокзал. Тухачевского они в тюрьму посадили, и Варейкиса тоже, и Шера, и Фельдмана — всех. Завтра их расстреляют…

— Ну, это мы ещё посмотрим, — прокряхтел Авинов, поднимаясь.

— Куда вы? — всполошилась девушка. — Вам же нельзя, вас же убьют!

— Это мы ещё поглядим-с, кто кого… — пробормотал Кирилл, хватаясь за столб. Чёрт, как голова кружится…

Лида поднесла ему маузер, держа пистолет в обеих руках. Авинов взял его и сунул в кобуру, попав со второго раза. Огладив плечи девушки, он нежно притянул её к себе и поцеловал. Господи, какие у неё мяконькие губки…

— Спасибо вам, Лидочка.

— Пожалуйста… — пролепетала нечаянная спасительница.

— Прощайте.

Лида только всхлипнула, улыбнулась сквозь слёзы и помахала Кириллу рукой.

Пошатываясь, Авинов вышел во двор. С Волги тянуло прохладой, тревожно ревели сирены пароходов. Наступала ночь, но обычной тишины она не приносила — на Соборной площади по-прежнему надрывалась гармонь, муравьёвцы горланили песни и с посвистом, с завизгом, с топотом плясали, справляя «пир во время тифа».

Держась за забор, Кирилл двинулся по улице, с трудом соображая, куда ж ему идти. Где тут тюрьма, он знал, а толку? Что сможет один? Михаил Гордеевич адреса своего не оставил. Поискать «своих»? А кто ему свои? Бойцы Гая? Так вон они, на площади, буянят, коленца выкидывают…

Авинов остановился, соображая. Латыши. Да. Латыши из интернационального полка. Они там все правовернейшие коммунисты, их так просто с толку не собьёшь, революционным многоглаголаньем не задурманишь…

И Кирилл отправился искать интернационалистов.

Латышский полк обосновался в пустующих классах гимназии. Прибалты в кожаных куртках, с наганами и винтовками в руках, не спали, кучкуясь в коридорах, где горел яркий свет. Солдаты-латыши как раз обсуждали речь Муравьёва о том, что война с чехами кончена и теперь будет война с Германией.

Ввалившись в гимназию, Авинов каркнул:

— Товарищи! Я — комиссар Самарской дивизии Юрковский. Командарма хотят расстрелять!

Из толпы вышел светлоголовый и светлоглазый Валхар.

— За что? — осведомился он.

— За то, что он большевик!

Латыши переглянулись в недоумении.

— Так и мы — большевики! — удивился Валхар, разводя руками. — Не понимаю я главкома…

— А тут и понимать нечего! — яростно сказал Кирилл. — Муравьёв — изменник, он продался англо-французским империалистам![65]

Латыши загомонили.

— За мной! Освободим наших товарищей из застенков!

Возбуждённо переговариваясь, стрелки повалили за комиссаром на приступ.

Пешком до тюрьмы Авинов вряд ли добрался бы, но латышам-интернационалистам было на чём подбросить раненого комиссара — его устроили на броневике «остин». Было жёстко, от резких толчков мутилось в голове, но хоть не пешком…

Штурмовать тюрьму не пришлось — ворота её были распахнуты. С русским матом и криками на латышском солдаты ворвались в тюремные коридоры. Перепившихся матросов они закалывали штыками, а двери камер вышибали прикладами и таранили тяжёлым сейфом. Первым освободили Варейкиса, председателя Симбирского губкома.

— К-кто?! — просипел бедный председатель. — Что? Уже?!

— Комиссар Юрковский, — протянул ему руку Авинов. — Присоединяйтесь, товарищ Варейкис, будем вместе бороться с изменниками!

А латыши всё ухали, высаживая двери камер. Вышел Шер, побитый Лившиц в растерзанном костюме, показался Тухачевский.