Когда умирают боги - К. С. Харрис

Себастьян шумно выдохнул.

— Вполне возможно, что ее убийство было совершено хладнокровно, а единственная цель убийцы — просто-напросто бросить тень подозрения на принца-регента и тем самым еще больше укрепить его непопулярность. Но если это так, то зачем было выбирать в качестве жертвы Гиневру Англесси? Почему не леди Харфорд или одну из тех женщин, с кем Принни тесно связан?

— Возможно, это было просто… удобно.

Себастьян поглаживал руки Кэт вверх и вниз, а сам несводил взгляда с темного окна. Где-то там… в каком-то затаенном уголке огромного опасного города скрывается ответ, что случилось с Гиневрой Англесси и почему. Знать бы только, где искать.

— Было бы неплохо, если бы Лавджой сумел выяснить, куда она поехала в наемном экипаже.

— Ее камеристка может знать.

К этому времени облака полностью закрыли полумесяц, погрузив улицу в мрачную темноту, лишь слегка подсвеченную слабым мерцанием уличных фонарей. Себастьяну показалось, будто от углового дома отделилась тень, призрак того, кто стоял там, и тут же исчезла.

— Что такое? — спросила Кэт, когда Себастьян наклонился вперед, вцепившись в штору.

— Померещилось что-то. Вроде бы человек следил за домом.

— Это всего лишь тень. Ветер раскачивает деревья. — Она прижалась всем телом к нему. — Вернемся в постель, я замерзла.

Он обнял ее, отдавая свое тепло, и начал легонько покусывать шею, тихо дыша ей в ухо. Но при этом он произнес:

— Мне пора домой. Уже поздно.

— Останься, — прошептала она, призывно изогнувшись и поглаживая его ладонями с фамильярностью любовницы. — Я люблю просыпаться и видеть, что ты рядом.

— Если бы ты вышла за меня замуж, то каждое утро просыпалась бы рядом со мной.

Он почувствовал, как она застыла у него в руках, а потом отстранилась и посмотрела ему прямо в глаза. Вместо прежней игривости в ее взгляде читалась боль.

— Ты знаешь, почему я не могу этого сделать.

Он знал. Они уже тысячи раз обсуждали это раньше, и все же он не смог удержаться от вопроса:

— Почему? Потому что я виконт, а ты актриса?

— Да, — просто ответила она.

Он вздохнул.

— Ты ведь понимаешь, если бы Гиневре позволили выйти за человека, которого она любила, то сегодня, скорее всего, она была бы жива.

— Этого никто не может знать.

— Я знаю, что я…

Она поцелуем заставила его замолчать, обхватив лицо ладонями и крепко припав к его губам в отчаянном порыве.

— Перестань, — прохрипела она, опалив его лицо жарким дыханием.

Он знал, что она любит его. Любовь сияла в ее глазах, любовь была в каждом ее прерывистом вздохе. Какая жестокая ирония, подумал он, ведь если бы она любила его меньше, то согласилась бы стать его женой.

Ни слова не говоря, Кэт переплела его пальцы со своими и увлекла от окна в теплые недра постели. И он пошел за ней, ибо тени внизу на темной улице отбрасывали всего-навсего деревья, колыхавшиеся на ветру, а до рассвета оставалось еще несколько часов.

У него было время. Он еще мог успеть убедить ее, что она ошибается: выйдя за него, она не только не разрушит его жизнь, а наоборот, она единственная в состоянии его спасти. У него оставалось время.

Он сказал себе, что перед ним вечность.

Ему часто снился один и тот же кошмар: шеренги солдат в красных мундирах, лица их покрыты пылью, губы плотно сжаты, они маршируют навстречу смерти. В этом тревожном сне он видел каменные стены, полуразрушенные и почерневшие от артиллерийских снарядов, останки людей и лошадей, настолько обезображенные, что их уже нельзя было узнать. Слышал пронзительный свист пушечных ядер. Крик ребенка. Вопль женщины. Ощущал зловоние смерти.

Но в ту ночь ему снилась Кэт. Она лежала на постели, одетая как невеста. Золотистый свет свечи отбрасывал мигающие тени на бледные точеные черты, тонкие прикрытые веки. Он опустился на колени рядом с ней, задев шелковый полог кровати, и тот мягко зашуршал. Он видел Кэт, но радости в этом не было, только боль, комок в горле и слезы, которые никак не проливались.

Ничего не понимая, он опустил ладонь на ее руки и тогда все понял. Руки были холодные, а когда он поцеловал Кэт, то губы ее не шелохнулись, веки не открылись. Ее глаза больше не видели. И тогда он понял, что свадебный наряд превратился в саван.

Дернувшись, Себастьян проснулся, дыхание его было частым и тяжелым, сердце колотилось, как молот. Повернув голову, он убедился, что Кэт спит рядом, прядь ее темных волос легла красивой волной на розовую щеку, сладостное дыхание касалось его лица. Все же он должен был коснуться ее, почувствовать ладонью теплое тело.

В приглушенном свете начавшегося дня она пошевелилась и потянулась к нему, даже не открыв глаз. Провела ладонями по его рукам и голым бедрам. Он зарылся лицом в ее волосы, вдохнул знакомый аромат розовой воды, сладостный запах этой женщины, и любовь к ней затрепетала в его сердце.

Она была теплая после сна, мягкая и податливая. Его рука нашла ее грудь. Кэт начала нашептывать нежные словечки и обвила его одной ногой, поглаживая ступней по его голени. Он перекатился на нее, а она направила его рукой в свое тело.

Он закрыл глаза и осыпал поцелуями ее шею, тихонько двигаясь. Она была теплой и живой в его объятиях, а он все равно испытывал глубоко засевший в нем страх, который никак не проходил.

Камердинером у Себастьяна вот уже больше года служил серьезный, слегка расплывшийся человечек по имени Седлоу. Во всем, что касалось одежды его господина, это был гений: он мог устранить вред, причиненный господскому платью ночными похождениями, и навести завидный блеск на сапоги после многочасовой охоты. Но когда Себастьян появился в то утро, держа под мышкой коричневый бумажный пакет с парой отвратительно скроенных брюк и старомодным пальто, из тех, что носили полицейские сыщики, Седлоу побледнел и в ужасе отпрянул.

— Милорд, нельзя же вам, в самом деле, появляться в этих обносках на публике.

Себастьян, который как раз в эту минуту завязывал на шее немодный платок — темный и грубый, — бросил взгляд через плечо на своего камердинера.

— Вряд ли их можно считать обносками. К тому же я не намерен появиться в «Уайтс»[9]в таком наряде, если тебя это беспокоит.

— Но… вас все же могут увидеть.

Себастьян поднял бровь.

— Ты опасаешься, что подобный вид может нанести непоправимый ущерб моей репутации?

Седлоу фыркнул.

— Вашей репутации? Нет, милорд. Господам позволительна эксцентричность.