Записки мертвеца: Часть I - Георгий Апальков

том, чтобы никуда не идти; начать каяться в том, что… да неважно, в чём — лишь бы мольбы мои и слова покаяния были услышаны и каким-то образом повлияли на происходящее. Но больше всего на свете мне хотелось, чтобы Лёха или Тоха чувствовали что-то похожее, чтобы я сейчас, стоя на крыше с трясущимися коленками, был не одинок в своём ужасе перед выходом туда, к толпе бродящих взад-вперёд в поисках пищи мёртвых людей с огромными и пустыми глазами, полными одновременно гнева и безразличия. Я не мог смотреть на них, и я не смотрел. На полицейского я тоже не мог смотреть, но мне приходилось. Всё вокруг смешалось в карусель сменяющих друг друга кадров киноплёнки, прокручивавшейся всё медленнее, медленнее и медленнее.

— Ты чё, Костян, с тобой всё нормально?

Это был Юра. Он подошёл ко мне и похлопал меня по плечу. То было тем самым последним импульсом, которого мне не хватало. Я отошёл чуть в сторону, и меня вырвало прямо на пол, и на меня тут же уставились все, кто был в тот момент на крыше. Лёха и Тоха смотрели так, будто бы им хотелось сделать то же самое, и будто бы они понимали меня как никто другой. Полицейский смотрел так, словно он был молодым и неопытным отцом, а я — его новорождённым ребёнком, только что на его глазах испачкавшим подгузник, и теперь ему надо было что-то со мною сделать. Как-то поправить положение таким образом, чтобы ненароком не сделать хуже. Он подошёл ко мне, похлопал по спине и сказал:

— Иди-ка, отдохни чутка. Умойся холодной водой. Кофейка выпей. Потом приходи, хорошо?

Я кивнул, не говоря ни слова, а затем направился к двери, ведущей на лестницу вниз. Внизу, в холле второго этажа, я увидел людей, избивавших манекены ледорубами. Их было немного: большая часть под чутким руководством Юриного отца всеми силами пыталась сделать баррикады внизу неприступными. На случай их прорыва были предусмотрены дополнительные уровни на центральных эскалаторах и на служебных лестницах. Во всё это дело наваливались новые элементы для утолщения барьеров или их увеличения по высоте. Тогда, глядя на готовящихся размозжать вражеские черепа вчерашних клерков и заурядных работяг среднего возраста, глядя на возводимые баррикады в тех местах, где ещё совсем недавно тусовались подростки, глядя на приготовления, выглядевшие как подготовка к большой и кровавой бойне, я захотел взвыть и возопить к небесам с мольбами о том, чтобы время повернулось вспять, и всё стало по-прежнему, как было ещё две с лишним недели тому назад. Чтобы старый мир вернулся, чтобы не было вот этого вот всего, чтобы всё вокруг оказалось одним большим и нелепым страшным сном. Поняв, что сейчас меня снова начнёт рвать, я ускорился, добежал до туалета, влетел в кабинку и снова вывернул желудок наизнанку. Потом я хотел зарыдать, но вместо этого засмеялся так, словно всё, что произошло за последние шестнадцать дней — смерть родителей, оторванность от дома, вторжение диковатого лысого мужика, разворотившего родительский комод — всё это было одним большим анекдотом со смешной концовкой, которая была ещё впереди, но которую я уже предвкушал и не мог сдержать хохот. Кажется, тогда психика моя дала серьёзную течь, потому что я плохо помню, что происходило дальше. Хорошо помню только мысль, которая крутилась в тот момент в моей голове, точно припев на заевшей музыкальной пластинке: «Всё бред. Бред! Бессмыслица. В этом нет смысла!»

Уж не помню, выпил ли я кофе по наставлению полицейского прежде чем вернуться на крышу. Зато помню, что вернулся я, выбив дверь чуть ли не с ноги, чувствуя в себе силы к тому, чтобы свернуть горы. Лёха, Тоха и полицейский вопросительно смотрели на меня.

— В общем, — начал я, — Я в интернете видел, как делают всякие погремушки крутые для того, чтобы больных переманивать толпами из одной точки в другую. Что-то громкое нужно. Я делал гремящую кастрюлю, наполненную ложками, но это так, баловство. Настоящая лютая тема — это кола с ментосом, замешанная в пластиковой бутылке и в закрытом виде шмякнутая об асфальт. Говорят, бабах будет знатный.

Полицейский посмотрел на меня с видом глубочайшего облегчения. Словно бы ненужная проблема, которая дамокловым мечом висела над ним, вдруг сама собой разрешилась, и ему не нужно было больше забивать ею голову. Начавший было сдавать восемнадцатилетний сопляк был теперь в порядке или по крайней мере выглядел так, словно он в порядке, а значит, хлопот с ним больше быть не должно.

— Кола и ментос говоришь? — усмехнулся полицейский, — Звучит вкусно, но вряд ли сработает так, как ты говоришь. В интернете вообще какой только чуши не прочитаешь.

— Я бы хотел, — продолжил я, — Чтобы мы попробовали этот способ. Говорят, что если высота большая, бутылка должна рвануть. У меня квартира на восьмом этаже, в доме чуть дальше по улице. Можем дойти дотуда и из окна попробовать выбросить такую бутылку. Если нет — выстрелить в воздух вы всегда успеете. В любом случае, раз уж мы пойдём наружу, я хочу вернуться к себе домой. Если получится, обратно в Радугу я с вами уже не пойду. Считаю, что пути в один конец с меня достаточно: я вообще ни при чём, и в том, что эта толпа к нам пришла, моей вины вообще никакой нет. В общем, либо так, либо лучше застрелите меня сразу и скиньте им на корм, потому что я там всё равно погибну. А так хоть будет шанс добраться до дома.

Полицейский, Лёха и Тоха молчали. Я смиренно и терпеливо ждал ответа, хотя по правде говоря мне было всё равно, что это будет за ответ. В тот день вместе с остатками завтрака меня будто бы вырвало чем-то, что доселе заставляло меня хоть как-то пропускать через себя происходящее. Теперь мне было плевать на всё: и на то, что станется со мной, и на успех всей этой идиотской операции, и на толпу за стенами Радуги — на всё. Мы все скоро умрём, понял я, и нет абсолютно никакой разницы, как мы это сделаем и сколько ещё потрепыхаемся прежде чем отдать концы.

Вечером я написал Ире, что у нас всё нормально, всё по-старому, и что на улицах рядом с нами пока тихо, и ничего необычного не происходит. Потом я лёг на своё место в кинозале и очень долго пытался уснуть. Не получилось.

День 17