Не трогай кошку - Мэри Стюарт

«Принцесса и дракон». Отшатнувшись, словно эта голова с разинутой пастью бросилась на меня, я взглянула на стену, где на выцветших обоях остались два темных прямоугольных пятна. Когда-то здесь висели две картины, подлинные иллюстрации Ракхэма, одна к «Сказкам ягненка», а другая к сказке братьев Гримм «Принцесса и дракон». Их купила моя двоюродная бабка всего за несколько фунтов, когда картины впервые выставили, и подарила их мне, когда я была еще маленькой. Уезжая, я сняла их со стены и заперла вместе с книгами подальше от пыли и света. Теперь же их не было ни на стене, ни в шкафу. И на этот раз я не ошибалась, как с книгами, это были действительно уникальные вещи, стоящие изрядных денег, и мало кто мог позволить себе вот так их лишиться. И уж определенно не я.

Как сейчас помню охватившую меня тогда злобу. Я хлопнула дверью шкафа, встала на ноги и снова подошла к окну. Распахнув его, я выглянула наружу, и мне послышалось, что с шоссе свернула машина. Наверное, Эмори с Кэти, подумала я, но не двинулась к лестнице. Хотелось побыть одной, прежде чем встретиться со всей компанией и услышать, что скажет мистер Андерхилл. Я заранее знала – как будто он уже сообщил мне, – что мистер Эмерсон ничего не ведает о пропаже.

Вовсю палило солнце. Я закрыла глаза. В комнату плыл запах сада, сладкий и успокаивающий, как солнечный свет на воде. Я снова открыла глаза и посмотрела на воду внизу. Камыши не шевелились, неотделимые от своего отражения; ивы опустили в воду свои косы; на ирисах набухли бутоны. Самка лебедя рядом с птенцами спала в своем гнезде, засунув голову под крыло. Самец, сложив крылья, во всей красе плавал рядом.

– Любимый?

– Я здесь. Что случилось?

Я сама не заметила, как позвала его, и вдруг почувствовала ответ, быстрый и теплый, как поглаживание слепо протянутой для утешения руки. Зов и ответ, ясный и легкий, словно выраженный словами, – нет, яснее, потому что слова так же часто запутывают, как и объясняют. Влюбленным не нужны слова; наши души так давно приспособились друг к другу, что обмен мыслями был столь же красноречив и скор, как интимный взгляд через заполненную людьми комнату. Но чтобы описать это, нужны слова.

– Что случилось?

– Кое-что пропало. Лошадка из библиотеки.

– Что? – На этот раз я ощутила его замешательство. – Кажется, ты сказала, что в библиотеке была лошадь?

– Да.

Я послала ему ясный образ, какой только могла, и ощутила, что он принял его.

– Ах эта! Понятно. Она пропала?

– Да, и еще кое-что. А теперь я обнаружила, что из детской пропали картины, ценные...

Он понял это прежде, чем я сформулировала.

– И ты думаешь, их украли? Андерхилл уже позвонил адвокату?

– Тебе это известно? Откуда?

– О, от тебя. Когда ты так взволнована, ты ясна как день.

– Да? Тогда почему ты не пришел, когда я была в коттедже?

– Потому что тогда ты выплакивала свое горе, а в такое время люди любят быть одни. И я оставил тебя одну. Но ты должна была знать, что я рядом.

– Да, – покорно, почти безвольно ответила я. – Я должна была знать. Но мне хотелось, чтобы ты был ближе.

– Бриони...

– Что?

– Милая Бриони.

Образ пришел мягко и нежно, словно ласковая рука коснулась моей щеки.

– Боже! – вырвалось у меня со всем ожиданием, со всем моим одиночеством. – Я так хочу быть с тобой!

Прикосновение изменилось, оно не стало менее нежным, однако наэлектризовалось и дрожало, как провод под напряжением.

Что-то взорвалось, ярко и оглушительно, как молния, со всевозрастающей силой, как усиливающаяся боль, как звук, доходящий до терпимого предела.

Потом все резко прекратилось. Отворилась дверь. На пороге стоял мой троюродный брат.

ЭШЛИ, 1835 ГОД

– Я боялся, что ты сбилась с пути.

– О нет, теперь у меня есть нить.

– Я думал, ты скажешь: «Я всегда найду путь к тебе, мой любимый».

– Я так и хотела, так и хотела сказать. Этой ночью я не пользовалась нитью. Я запомнила каждый поворот, словно ты нарисовал мне карту.

– Ты снова уйдешь. Что ж, я скажу это за тебя. Если бы ты спряталась в чаще самого темного леса, я бы все равно нашел тебя.

– Как принц из волшебной страны?

– Или как в пьесе: «Здесь мой север, сюда указывает моя стрелка».

– Хм, ты смеешься надо мной. Ты, конечно, имел в виду что-то неприличное?

– Да. А ты не хочешь?

– Почему же? Между тобой и мной нет ни грязного, ни чистого, только искренность, и что в этом может быть плохого?

– Ничего. Никогда не было, и теперь, почему же теперь...

В чем дело, родственник?

У. Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт I, сцена 5

– Привет, Бриони.

– Ах, Эмори, как здорово! – К моему собственному удивлению, мой голос звучал как ни в чем не бывало. – Когда мне сказали, что ты приедешь на обед, я не поверила! И встретить тебя вот здесь, ни с того ни с сего... Мы не виделись сто лет!

– Если бы ты знала, какими виноватыми мы себя чувствовали, получив в наследство «это», – сказал мой троюродный брат. Он улыбнулся мне. – Ты прекрасно выглядишь! Я говорил с Биллом Эмерсоном, и он сказал, что ты восприняла новости прекрасно. А на самом деле?

– О, нормально. Все были очень добры ко мне, и это оказалось легче, чем я ожидала. Не стоит говорить о какой-то вине! Просто глупо. Мы все время знали, кто наследник, и...

Я запнулась. Он вошел в комнату и двинулся ко мне вдоль ряда парт. Они оказались маленькими, он еле доставал до них кончиками пальцев. Это вызвало у меня воспоминания. Поймав мой взгляд, он остановился.

– Что случилось?

Я в нерешительности проговорила:

– Джеймс? Ты – Джеймс?

Я замолкла, увидев озорной огонек в его глазах. Застигнутая врасплох после недавнего контакта с любимым, после переживаний, предшествующих приходу брата, я почувствовала, что, глядя на него, краснею от беспричинного смущения.

Об этом человеке я знала точно лишь то, что он один из моих троюродных братьев. Это был высокий мужчина, хорошо сложенный, с бледной кожей, которая даже на испанском солнце загорала не более чем до легкой желтизны, с прямыми белокурыми волосами, тонким носом и серыми глазами. Его рубашка и галстук серых оттенков – по случайности или нет – очень шли к его глазам. На первый взгляд он производил впечатление увлеченного модой легкомысленного молодого человека, но при виде этих глаз и сжатых губ впечатление стиралось. Из всех черт только рот у него был не от Эшли – длинные, с изогнутыми уголками губы сжимались так, словно он привык хранить секреты и всегда владеть собой. Это придавало брату замкнутый и настороженный облик и контрастировало со всем остальным, унаследованным от Эшли. Я вспомнила его мать; детские воспоминания – вот все, что у меня осталось от нее, но я живо представляла себе умную волевую женщину, привыкшую думать самостоятельно и по-своему защищать свои амбиции. Если она передала эту черту сыновьям, это могло стать хорошим предзнаменованием для Эшли-корта. В этом умном настороженном мужчине было больше характера, чем в моем добром отце. Возможно, переняв такие свойства, эти Эшли добьются большего, чем мы. Его улыбка тоже вызвала воспоминания. В ней была очень знакомая озорная искорка.