Эммаус - Алессандро Барикко

В общем, мы сначала были легкомысленны как мотыльки, а потом из этого выросло нечто другое. Это часть нашей жизни, и нам страшно подумать, насколько глубоко она в нас спрятана, ведь на людях мы изображаем, будто стремимся возродить Царство Божье, основанное на порядке и чистоте. Между нашей обычной жизнью и проститутками пролегла пропасть — и тайна. Об этом никому не известно, и мы не признаемся в этом даже на исповеди. У нас не найдется слов, чтобы об этом рассказать. Быть может, днем в нас светится тусклый огонек стыда и отвращения, и догадаться об этом можно по легкой грусти, царящей в нашем сердце, — мы словно надтреснутые сосуды, знающие о своей скрытой ущербности. Однако до конца мы не уверены: граница между нашей обычной жизнью и ночными приключениями кажется непреодолимой, так что никто в них всерьез не верит. Кроме разве что Святоши, который остается в квартирах проституток и после того, как мы оттуда уходим: нам не хочется поздно возвращаться домой, мы не хотим лишних объяснений. А он уже перестал соблюдать предосторожности и часто вовсе не ночует дома. А иной раз пропадает и целыми днями. Но для него все обстоит иначе: им движет его призвание, а у нас его нет, для нас это игра, и мы можем в любой момент остановиться. А он ищет путь, по которому пойдет навстречу демонам.

Именно во время ночных вылазок мы и познакомились с Сильви. Образ жизни трансвеститов нам не нравится, он кажется нам противоестественным, мы его не понимаем; однако мы довольно скоро выяснили, что они способны испытывать бурную радость и крайнее отчаяние, а это все упрощает и, как ни парадоксально, очень нам близко. Нас роднит детская вера в Землю обетованную, общее желание искать ее, презрев всякую стыдливость. Их тело словно говорит: «я — это всё», то же самое можно прочесть и в наших душах. Кроме того, они обладают странной силой, берущейся словно ниоткуда и потому сходной с той силой, коей обладаем мы. Она материализуется в их наглой, кричащей красоте и превращается в свет, который мы ясно видим, когда ночью подкатываем на велосипеде туда, где обычно стоят проститутки, но вдруг не обнаруживаем их там; мимо нас проезжают безликие машины, светофор бесстрастно отмеряет время, а слепые витрины магазинов отражают мрак. Сильви все это знал, в этом состояла его жизнь — так он нам объяснял, сняв туфли на шпильках и поставив кофе на плиту. Днем он переставал существовать. Я никогда не ласкал мужского члена — только ему одному я это делал, а он учил меня, а Бобби смеялся. Я не знал, насколько сильно нужно сжимать пенис, и он, наконец, заявил, что у меня ничего не получается, встал с дивана, натянул кружевные трусики и двинулся на кухню, вихляя бедрами. У него были важные клиенты, на их деньги он хотел забрать к себе своего брата с юга. В этом состояла главная его мечта, но имелось и много других, и он говорил о них охотно, всякий раз по-новому, — о своих землях обетованных.

— Давай иди сюда, — говорил он хриплым голосом.

В нескольких километрах от места обнаружения трупа, вверх по течению, там, где русло реки становится шире, нашли машину. Со следами крови. Ее пытались столкнуть в воду, потом бросили. Обнаружили владельца, он сказал, что автомобиль у него угнали. Оказалось, это молодой человек из хорошей семьи, которого мы часто видели в компании Андре и ее друзей. Он повторял, что машину у него угнали, а после раскололся и начал понемногу вспоминать, что произошло на самом деле. По его словам, их было трое: он и двое его друзей; они усадили Сильви в машину, чтобы отвезти его на вечеринку. Сам он сидел за рулем и остановился перед Сильви, на углу, где тот обычно стоял, предложил поехать с ними и развлечься немного. Сильви знал их, потому им и доверился. Он сел в машину, на переднее сиденье, и они вместе укатили. Наркотиков они не принимали, даже спиртного не пили. Они смеялись и пребывали в прекрасном настроении. И тут двое друзей, сидевших сзади, вытащили пистолет, и это всех взбудоражило.

Оружие пустили по рукам, Сильви тоже подержал его двумя пальцами, изображая отвращение. Под конец пистолет снова оказался у тех, что сидели сзади, они стали делать вид, будто стреляют в прохожих из окна машины. Я прочел их имена в газете, первым стояло имя Святоши. Нелепо, но единственное, о чем я подумал, — это о том, какими маленькими буквами оно напечатано среди всех остальных слов, одно из множества — его имя. Прежде, в школе, где его называли настоящими именем и фамилией, у меня каждый раз создавалось впечатление, будто он раздет догола, унижен: ведь он — Святоша, мы-то это прекрасно знали. Там, в газете, он тоже был голый — в списке прочих имен — да к тому же в тюрьме. Молодой человек, сидевший рядом с ним, тоже был друг Андре, парень постарше. На допросе он признал, что в тот вечер находился в машине, но поклялся, что не стрелял. Он только помогал закапывать труп и толкать машину в воду.

— Любой бы так поступил на моем месте, — заявил он, — надо же помочь друзьям.

Святоша, если верить газете, не сказал ни слова с тех самых пор, как его задержали у него дома; я лишь понял, что он по-прежнему жив и что он — по-прежнему он. Он усвоил четкую модель поведения и безукоризненно следовал ей. От Гефсиманского сада до Голгофы — Учитель установил твердые правила, и любой агнец может прибегнуть к ним в час жертвоприношения. Таков обряд мученичества, который мы обозначаем словом «страсть» — если хорошенько вдуматься, словом возвышенным, но для остального человечества обозначающим плотское желание. Основываясь на точных данных баллистической экспертизы, полиция получила ясную картину событий. Стрелявший сначала приставил дуло к затылку Сильви, потом нажал на курок. Похоже, это не был случайный выстрел. Установили, что пистолет принадлежал Святоше. «Никакого мотива, — писали в газетах, — кроме скуки».

Я вырезал эту статью, намереваясь сохранить ее. «Все завершилось безграничным позором лучшего из нас», — подумал я. Наше статичное существование заставило нас отправиться в долгое путешествие, и теперь об этом стало известно всем, наша тайна стала темой новостей, вызвала скандал. О смерти Луки, о наркомании Бобби, о тюремном заключении Святоши будут судачить люди как о чем-то загадочном, словно это чума, неожиданно посланная свыше, явление нелогичное, беспричинное. Но я понимал, что это лишь первое дуновение, лишь брошенное в землю семя, которому суждено прорасти и расцвести пышным цветом. Я не сумею все это объяснить, но именно это скрыто под моей холодностью, необъяснимой для окружающих. И в каждом поступке, смысл коего недоступен пониманию.

В тот день телефон звонил непрерывно, и вечером он тоже зазвонил, и это оказалась Андре. Прежде она никогда мне не звонила. Ее я ждал меньше всего. Она извинилась и сказала, что предпочла бы лично встретиться со мной, но ее не выпускают: она в больнице, скоро родит ребенка.

— Девочку, — уточнила она.

Ее интересовало, что я знаю о случившемся — о той истории, попавшей в газеты. Я был уверен, что у нее гораздо больше информации по этому поводу, чем у меня, поэтому ее звонок показался мне странным. Я ответил, что мне мало что известно. И что произошедшее ужасно. Но она продолжала задавать вопросы, и создавалось впечатление, что ее не очень-то интересуют два ее приятеля: ведь спрашивала она о Святоше. Обрывочными фразами, терявшимися в общем потоке речи. Она сказала: не может быть, что он виноват.