Е. П. Блаватская. История удивительной жизни - Сильвия Крэнстон

Уже после основания Теософского общества Блаватская ответила на настойчивые вопросы злопыхателей о её прошлом:

Даже самым близким друзьям я никогда не рассказывала ничего, кроме отрывочных и общих сведений о моих странствиях, и впредь я не собираюсь потакать любопытству других, меньше всего – моих врагов. Последние вольны верить во что угодно, распускать столько небылиц обо мне, сколько им вздумается, и придумывать новые истории, так как старые со временем приходят в негодность. Почему бы им не делать этого, если они не верят в теософских адептов (учителей мудрости)?[195]

Доброжелательно настроенному собеседнику она дала другой ответ: «В истории моей жизни есть несколько страниц, о которых я никогда не говорю. Я скорее умру, чем раскрою их тайну, но не потому, что я их стыжусь, а потому что для меня они слишком священны»[196].

Вера Желиховская в серии очерков о своей сестре, опубликованных в русском журнале «Ребус», пишет:

Люди, читающие газеты и журналы, должно быть, не раз встречали в них имя Елены Петровны Блаватской. Едва ли возможно перечесть все россказни и нелепости, с которыми на неё нападали её собственные соотечественники – от обмана и мошенничества до тяжких преступлений. Мы достаточно близко знаем Е.П. с самого детства до зрелых лет и давно стремились написать несколько ознакомительных очерков о ней для тех, кого интересует эта неординарная личность. Нас не волнует, поверят ли в правдивость нашей истории, нам достаточно знать самим, что рассказанное нами чистая правда – по-видимому, единственная правда, когда-либо сказанная о ней в России.

Обе серии оказались настолько популярными, что их вскоре опубликовали в форме двух буклетов.

Когда Е. П. Блаватская возвратилась в Россию, Вера вспоминает, что «её окружала таинственная атмосфера, полная зрительных и звуковых явлений, которые были заметны, но совершенно чужды и непонятны окружающим»[197]. Позже Блаватская сказала У. К. Джаджу, сооснователю Теософского общества, что «в тот период она позволила собственным психическим силам свободно проявляться, обучаясь в полной мере понимать и контролировать их»[198].

Вера пишет:

«Все, кто жил с ней в одном доме, заметили странные явления, происходящие вокруг. Стуки и шорохи, скрипы, загадочные и необъяснимые, ныне следовали повсюду за новой обитательницей дома. Она признавала, что эти звуки усиливались или ослабевали, а порой даже прекращались одним лишь усилием её воли, обыкновенно тут же доказывая истинность своего утверждения…

Те звуки не были обыкновенным шорохом… они обладали изрядной долей разума, раскрывая прошлое и будущее тем, кто вёл беседу с их помощью… Более того, они обнаруживали невысказанные мысли, например, свободно проникая в самые потаённые альковы человеческого разума и извлекая оттуда мысли о поступках прошлого и намерениях настоящего».

Родственники сестры госпожи Блаватской вели светский образ жизни, и в их доме постоянно собиралось общество. Её присутствие привлекало ещё больше гостей, ни один из которых не уходил неудовлетворённым, поскольку вызываемые ею шорохи давали им пространные ответы, порой даже на нескольких языках, некоторые из которых были ей самой неизвестны.

Она по своему обыкновению тихо и безразлично сидела на диване или в кресле, занимаясь вышиванием, и будто бы не принимая решительно никакого участия в происходящей вокруг неё суматохе. А суматоха была поистине выдающаяся. Один из гостей называл буквы алфавита, другой записывал полученные ответы, а задачей всех остальных было мысленно задавать вопросы[199].

Явление со звуками было довольно долгим процессом. Моя сестра могла бы использовать «автоматическое письмо», что было бы намного быстрее, но она «опасалась применять его, боясь, как она выразилась, подозрения глупых людей, которые ничего не понимают во всём процессе»[200].

Е. П. Блаватская объясняет процесс звукового феномена так:

Когда нужно было передать мысль человека с помощью стука… эту мысль нужно было прежде всего уловить у спрашивающего и хорошо её запомнить, прежде чем она исчезнет; далее надо следить за буквами алфавита, которые кто-то произносит или показывает, и напрячь волевой поток, чтобы произвести стук на нужной букве, а затем направить его на стол или другой объект, избранный для роли проводника звука. Это очень непростой процесс, куда сложнее, чем автоматическое письмо[201].

Вера свидетельствует:

Скептики выдвигали самые нелепые догадки. Например, они предположили, что она издаёт громкие стуки с помощью специальной машинки, спрятанной в кармане, или стучит ногтями; согласно самой оригинальной теории, «пока её руки были заняты работой, она производила звуки пальцами ног».

Дабы положить конец всем домыслам, она соглашалась выполнять самые нелепые требования; её обыскивали, связывали руки и ноги верёвкой. Она даже разрешила уложить себя на диван, снять обувь и положить руки и ноги на подушки, так чтобы их всем было видно; в таком положении её попросили произвести стук в дальнем конце комнаты. Она объявила, что попытается, но не может ничего обещать. Тем не менее эти указания, как правило, немедленно исполнялись, особенно когда публика проявляла неподдельный интерес. По её команде стуки раздавались в потолке, на подоконниках и различных предметах мебели в смежных комнатах, а также в довольно далёких от неё местах.

Временами она из чувства мести жестоко подшучивала над теми, кто в ней сомневался. Например, однажды стук раздался в очках молодого профессора М., когда она сидела на другом конце комнаты, и был так силён, что очки практически слетели с носа, заставив его побледнеть от страха. В другой раз одна свободомыслящая дама, очень гордая и жеманная, на свой ироничный вопрос о том, какой материал является лучшим проводником для этих звуков, получила весьма странный и интригующий ответ.