Тринадцать часов - Деон Мейер

Попадались и группки иностранных туристов. Европейцы, законопослушные донельзя, переходят улицу только на разрешающий сигнал светофора. Они идут уткнув носы в путеводители и стремятся сфотографировать все подряд. Впереди на нескольких светофорах загорелся красный свет. Гриссел затормозил. Чем только занимаются автоинспекторы-муниципалы? Лень им оторвать зад от стула и синхронизировать работу светофоров!

Выругав про себя муниципалов, Гриссел вспомнил об утреннем «фельдмаршале» Урсоне. Надо ему позвонить. Вдруг они что-нибудь нашли? Нет, лучше поручить это Вуси. В конце концов, официально он ведет дело. Гриссел нетерпеливо побарабанил пальцами по рулевому колесу, понял, что наигрывает песню «Пресная вода», и предался угрызениям совести из-за Алексы Барнард. Он должен был все предвидеть заранее!

Она ведь сама призналась, что у нее бывают суицидальные фантазии. «Вот он возвращается домой в половине седьмого, как всегда, поднимается на второй этаж и находит мой хладный труп. Падает передо мной на колени и умоляет о прощении. Он рыдает, он сломлен… Правда, у меня концы с концами не сходятся. Как я буду следить за его реакцией, если меня больше нет?»

Гриссел покачал головой. Как он мог пропустить такую важную вещь? Вот что бывает, когда встаешь слишком рано, на час раньше обычного. Значит, он так и не проснулся по-настоящему. А кроме того, он налил ей выпить! Бенни, великий наставник! Как там говорил Джон Африка? «Вам придется учиться у него всему — даже тому, что он уже успел подзабыть». Гриссел пытался оправдаться в собственных глазах. Алекса Барнард говорила спокойно, и у него создалось ложное впечатление, будто ей удается держать себя в руках. А на самом деле она его просто-напросто использовала. Как только он прошептал: «Пресная вода», она протянула ему стакан за добавкой — как бы требуя уплаты за свою исповедь. Гриссел понимал ее состояние и разделял ее чувства, вот в чем дело! Он налил ей еще, она откинула волосы со лба и сказала:

— Я чувствовала себя такой маленькой и беззащитной!

А потом Алекса стала рассказывать о себе, и Гриссел совершенно забыл о ее суицидальных фантазиях. Ее голос завораживал. Он слышал горькую иронию, насмешку над самой собой. Она говорила так, словно речь шла вовсе не о ней, а о какой-то другой женщине. Алекса была единственным ребенком в семье. Отец работал в банке, мать была домохозяйкой. Каждые четыре-пять лет отца повышали в должности и переводили на новое место, и семья переезжала вместе с ним. Они жили в Парейсе, Потхефстоме, Порт-Элизабет — как нарочно, все города на букву «П». Наконец они переехали в город, начинавшийся на другую букву. Бельвиль. В каждом городе она оставляла друзей, к которым не успевала привязаться по-настоящему, а на новом месте приходилось начинать все сначала. Ей часто приходилось быть новенькой в школе. Алекса привыкла к тому, что в ее жизни нет ничего постоянного. Она все больше и больше уходила в собственный мир, главным образом за закрытой дверью своей комнаты. Она вела дневник, читала, фантазировала… В старших классах она мечтала, как станет знаменитой певицей, будет собирать полные залы, слушать овации, как ее фото украсит обложки журналов. Она будет тусоваться с другими знаменитостями и выйдет замуж за принца.

В мечтах ее поддерживала только бабушка со стороны отца — единственная постоянная величина во времена юности. У бабушки в Кирквуде, в долине реки Сандей, она спасалась от летней жары в рождественские каникулы.[3]Бабушка Хетти всю жизнь учила детей музыке; она была энергичной и дисциплинированной. Ее чистенький домик окружал красивый, ухоженный сад. В доме, в гостиной, стояло пианино. В бабушкином доме и пахло по-особенному: апельсиновым и абрикосовым вареньем, сдобными сухариками, бараньим жарким. А еще в ее доме постоянно слышался ее голос: бабушка пела или говорила. По вечерам из окон доносились сладкие звуки пианино. Бабушка играла, и ее было слышно и на просторной веранде, и в огромном саду, и в апельсиновой роще по соседству. Музыка заполняла всю округу до труднопроходимых кряжей Алло и переливчатого горизонта.

Сначала Алекса просто сидела рядом с бабушкой и слушала. Позже, выучив наизусть слова и многие мелодии, она принялась тихонько подпевать.

Бабушка Хетти играла сонаты Шуберта и Бетховена, но больше всего любила исполнять сочинения братьев Гершвин. Время от времени она прекращала петь и рассказывала внучке о двух знаменитых братьях. Их звали Айра и Джордж. О, каким волшебством казались Алексе «Пульс Риальто» и «Лебединая река», «Леди, будьте добры» и «О, Кей!». Бабушка рассказывала Алексе, что Джордж Гершвин сочинил последнюю песню под влиянием большой любви к женщине-композитору Кей Свифт. Впрочем, любовь всей жизни не помешала ему завести интрижку с красавицей актрисой Полетт Годар.

Алексе исполнилось пятнадцать лет. И вот в один особенно изматывающий, душный вечер бабушка Хетти вдруг убрала руки с клавиш и приказала внучке:

— А ну, встань-ка!

Девочка кротко заняла место рядом с пианино.

— А теперь… пой!

Она впервые запела в полный голос «О тебе пою». Старушка закрыла глаза, и лишь слабая улыбка выдавала ее восхищение. Когда в душном вечернем воздухе растаяла последняя нота, Хетти Бринк долго смотрела на внучку, а потом произнесла:

— Милая, у тебя сильный голос и красивый тембр. Ты станешь настоящей звездой! — Она достала из большой стопки с пластинками альбом Эллы Фицджеральд «Сборник песен братьев Гершвин».

Так мечта понемногу начала превращаться в явь. Начались уроки у бабушки Хетти.

На родителей Алексы внезапно открывшийся в дочери талант не произвел особого впечатления. Певица? Не такое будущее они хотели для своей единственной дочери. Они мечтали, чтобы она поступила в университет и стала учительницей или получила какую-нибудь другую нужную профессию.

— Какой мужчина захочет жениться на певице? — язвительно спрашивала мать.

Когда Алекса перешла в выпускной класс, начались конфликты с родителями. Они подолгу спорили и ругались. Отец к тому времени стал управляющим бельвильским филиалом банка. При поддержке бабушки Алекса привела последний довод:

— Это моя жизнь. Моя!

За неделю до выпускных экзаменов она пошла на прослушивание в группу Дейва Бурмейстера.

В тот день она едва не опозорилась из-за страха сцены. Страх пришел не впервые. Она очень боялась, когда выступала на айстедводе — конкурсе молодых певцов и поэтов — и когда время от времени пела с разными маленькими самодеятельными группами на свадьбах или в местных молодежных клубах. Страх сцены регулярно охватывал ее дня за четыре до выступления. Сердце дико колотилось, ладони потели, и Алексой овладевало непреодолимое убеждение в том, что она провалится. Дорогу от гримерки до микрофона она преодолевала, что называется, «на зубах».

Но стоило ей начать петь, судорога отпускала, а страх уходил, как будто его никогда и не было.

Во время первого концерта (они выступали в одном йоханнесбургском клубе) бабушка была рядом. Она держала внучку за руку и подбадривала: