Асфальт и тени - Валерий Казаков

— Братья белорусы, давайте признаемся друг другу, кто о чем думает, только честно, — вроде бы между прочим сказал Паша, когда они возвращались к лагерю.

— Я про валун, — ответил Костусь, — надо бы на него слазить, а страшно.

— И я только что про это подумал, — как бы нехотя отозвался Жук.

— И я, — признался Млоть.

— И у меня в голове творится то же самое, так что, хочется или нет, на камень мы полезем…

— Мужики, смотрите, что это за фигня? — вскрикнул, показывая на валун, Яшка.

— ?

— Да вы что слепые? Вон, смотрите, на этой каменюке что-то нарисовано.

Внимательно присмотревшись, друзья разглядели то, что увидел глазастый Млоть. На плоской стороне валуна отчетливо проступали контуры круга с равносторонним крестом внутри.

— Ничего себе значочек! — присвистнул Домовой.

— А что он обозначает? — обернулся к нему Паша.

— Это древний знак солнца, им наши предки обозначали Перуна — одно из главных языческих божеств славянского пантеона…

— Не только главных, — дополнил Жук, — но и кровавых.

— В смысле? — спросил Паша.

— Насчет смысла я сомневаюсь, — продолжал Жук, — а народу, чтобы его задобрить, извели, судя по летописям, видимо-невидимо.

Собирались быстро и молча, боязливо косясь на щербатую верхушку валуна. Отойдя метров на сорок от места стоянки, они увидели чистый, негромкий лесной ручей, который, бормоча что-то свое, спускался с поросшего вереском и папоротником пригорка, утыканного большими замшелыми камнями. Камни эти по своей породе, как определил Жук, были родственны исполинскому валуну и, скорее всего, являлись немыми свидетелями отступления древнего ледника.

Друзья стали осторожно подниматься вдоль ручья. Скоро они оказались на довольно просторной поляне, спускающейся к озеру. Ближе к камню рос и большущий дуб с двойной кроной, окаймленный останками некогда еще более огромного дерева в десяток обхватов, из-под причудливых корней бил мощный родник, заботливо обложенный камнями. Прежде чем скатиться в ручей, вода пробегала несколько метров по руслу и наполняла просторную каменную ванну, на краю которой стоял невысокий, метра в полтора, каменный истукан.

— Ребята, так это настоящее языческое капище! — с восхищением выпалил Константин, осматривая древнее изваяние. — Но это не Перун, скорее всего — Святовит или Род. По идее, у него должна быть шапка.

— Ага, голый и в шапке, — съязвил Яшка. — Вот уж никогда не подозревал, что в нашей честной компании затесался язычник.

— Не знаю, я парень сельский, — обходя купель, как он ее про себя окрестил, продолжал Костусь, — у нас в деревне во многое верили, но такого я никогда не видел, даже не думал, что это может сохраниться до нашего времени…

— Домовой, смотри, — перебил его Паша, — может, это и есть шапка. — Он ногой пытался вывернуть из песчаного грунта какой-то камень.

Шапка нашлась позже и, очищенная от грязи, вымытая в ручье, была водружена на место. Константин положил к подножию идола две завалявшиеся в кармане конфеты.

Над поляной низко кружил большой ястреб.

Остаток дня ушел на обследование окрестностей. Неутешительные прогнозы Паши полностью подтвердились, они оказались на острове, со всех сторон окруженном топью и водой. Стоило солнышку на минуту спрятаться за тучку, как несметные полчища комаров моментально облепляли лица и руки. Тоскливую картину дополнял густой туман, который рассеялся только к полудню. На озере, километрах в двух-трех, виднелся небольшой островок. Плавсредств, кроме трех надувных матрасов, у них не было, после долгих дебатов было принято решение рубить и вязать плот. Палатку переставили подальше от гиблой стенки. Ночь прошла спокойно.

Костусю выпало дежурить в самые трудные предутренние часы.

Рассвет выдался пасмурным. От нечего делать он взял порожнее ведро и поднялся на святилище, решив набрать воды не из ручья, а из каменной ванны. Его еще вчера днем поразила странная ухоженность этого места. Легкий туман клубился над идолом и священным дубом, придавая этому древнему месту еще большую таинственность. Конфет около истукана не было. «Наверное, зверюшки утащили, — подумал Домовой, выкладывая перед идолом кусок Хлеба. — Ну вот, пусть предки не оставят нас в беде».

Зачерпнув воды, он повернулся к спуску и остолбенел. Метрах в двух от него стояла высокая красивая девушка с пепельно-льняными длинными волосами, схваченными неширокой вышитой лентой. Правильные черты лица венчали огромные, пронзительно-василькового цвета глаза. Одета незнакомка была странно, такие расшитые национальным орнаментом блузы и юбки из домотканого тонкого льняного полотна можно было увидеть разве что в музее или бабушкиных сундуках. Девушка спокойно и ласково смотрела ему в лицо. Вдруг она заговорила, голос был тихим, почти беззвучным, тягучим и сладким, как густой июльский мед.

— Ну, чего же ты оробел, не бойся, я тебя не съем, — говорила она, обнажая ровные белоснежные зубы.

Костуся начал бить нервный озноб. Мысли путались в голове, язык прилипал к пересохшему небу. Он сделал два неуверенных шага к девушке, беспомощно опустил ведро и покорно принял протянутую ему руку.

Полеся, таким странным именем назвала себя незнакомка, все время что-то говорила. Ее жаркий шепот заставлял молодое сердце выскакивать из груди. Мир, опутанный теплым, утренним туманом, качался из стороны в сторону. Впервые в жизни Костусь ощущал каждой своей клеточкой исходящий от девушки, неподвластный разуму зов жизни. Казалось, все в природе замерло и ждет от них каких-то очень важных и нужных действий. Его переполняло желание полной самоотдачи.

Дальнейшее он помнил смутно, казалось, это происходило не с ним, а с кем-то другим, очень на него похожим. Крещеная часть его души, не желая принимать участия в поганых игрищах, отделилась от грешного тела и, покинув свою языческую половину, с легким осуждением наблюдала за ними сверху.

Полеся говорила на древнебелорусском языке, вечном и прекрасном, как эти болота и камни. Протяжные, глухие, певучие, слегка гортанные звуки были понятны Костусю и наполняли его особой, идущей из глубины веков силой. Она бессовестно и одновременно застенчиво вела его за собой вниз, к озеру. Туман, косматый и вечный, как библейская борода Моисея, стоял над водой. Из этой живой, почти мистической субстанции, готовой растворить в себе любой предмет, торчал, покачиваясь на легкой волне, нос выбеленного солнцем и временем челна.

— Оставь здесь все железное, в жизни его нет и нам оно не понадобится.

Костусь сбросил с себя брезентовый жилет с десятком карманов, набитых всевозможным походным добром, большой охотничий нож на широком офицерском ремне, часы, какую-то мелочь, зажигалку и кованые немецкие военные ботинки.

— Мы уплывем сейчас с тобой в туман, ты ведь этого хочешь, правда? — спросила девушка.

Он закатал брюки, шагнул в теплую утреннюю воду, придержал лодку и, когда Полеся в нее забралась, сильно оттолкнувшись, прыгнул следом. Туман расступился, и привычный материальный мир остался где-то далеко позади. Челн, покачивая высокими бортами, с шипением скользил по невидимой воде. Может, это тихое, с легкими всплесками, шипение рождала вовсе не вода, а само время, которое в белесом мареве жило по своим, непонятным для людей законам?