Изгнание в Индию - Арам Тер-Газарян

– Быстрей! Быстрей! – кричали на палубе.

Матросы перепоручили Анну таможенникам и жандарму, следившему за порядком на пирсе, и понесли своего травмированного товарища на корабль.

– Чертова стерва! Сломала колено! – причитал матрос.

Анна с ненавистью смотрела им вслед.

Неожиданно быстро, буквально через три минуты, на пирсе появился высокий подтянутый мужчина в хорошем костюме. За ним шли двое крупных мужчин в белых халатах. Он представился доктором, расспросил таможенников о произошедшем, и подошел к Анне.

– Миссис Лансер, вы больны! – не церемонясь, сказал он ей. – Я увожу вас в лечебницу.

После этого он дал команду санитарам отнести ее в больничную карету.

Послышался плеск воды – заработали винты корабля, и Анна услышала, как лайнер с шумом стал отчаливать от пирса.

Она посмотрела на пирс – красного экипажа там уже не было.

Ее вынесли через переполненный пассажирами таможенный пункт, пронесли через портовую площадь, где почти все уже знали о произошедшем, и, дотащив до противоположной стороны, бросили на пол большой белой кареты, запряженной четверкой лошадей.

Анна больно ударилась головой об пол.

Начав рассматривать карету, она вдруг наткнулась взглядом на мужские ботинки, находившиеся справа от ее лица. Посмотрев наверх, она увидела разочарованное лицо Кларка.

– Я думал, вы благоразумней, – сказал он и, заметив ее растерянный взгляд, с отвращением добавил: – Последнее испытание провалено и вас ждет забвение.

Он поднялся и вышел из кареты.

Анна повернула голову ему вслед.

Кларк оставил дверь открытой, как показалось Анне, чтобы вовнутрь сели санитары. Но в проеме появилась Ева. Уже переодевшаяся в скромное коричневое платье, она насмешливо смотрела на Анну, буравя ее своими маленькими глазками, блестевшими из-под полов шляпы. Она долго рассматривала Анну, видимо, желая насладиться последней встречей, и потом показала ей свою хорошо знакомую Анне с детства широкую лошадиную улыбку.

Так ничего и не сказав, Ева захлопнула дверь кареты.

Спустя секунду прохожие, оказавшиеся неподалеку, услышали из кареты страшный душераздирающий приглушенный кляпом визг, больше напоминавший рычание.

– Безумную сняли с корабля, – поучительно объясняли торговцы любопытным покупателям.

Еще долго, до самого вечера, площадь судачила о богатой молодой женщине, покалечившей матроса на корабле, и увезенной в лечебницу для душевнобольных.

Через два часа карета въехала в огороженный больничный двор далеко за городом.

* * *

– Миссис Ева Лестер передала мне записку для вас, – доктор сделал долгую паузу, наблюдая за реакцией Анны. – Но вы сможете прочитать ее только через десять лет нахождения у нас.

Доктор отвлекся, достал из портсигара, лежавшего на столе, папиросу, прикурил ее и продолжил:

– Или же прочитаете ее содержимое, если ваше природное здоровье окажется более слабым. Я имею в виду пограничное состояние – в тот момент, когда вы еще будете находиться в сознании, но уже близки к настоящему помешательству.

Он с презрением посмотрел на нее.

– Меня зовут мистер Энтони Мэйсон, – наконец, представился он. – А сейчас встаньте и отойдите на несколько шагов к стене.

Она встала и сделала все, что он ей сказал.

– Повернитесь ко мне спиной.

Она повернулась.

– Можете сесть обратно.

Когда Анна снова оказалась напротив нее, он продолжил.

– У нас вы значитесь, как миссис Эштон. Запомните эту фамилию. Вы не в моем вкусе, поэтому предложения, которое бы облегчило вашу участь, я вам не сделаю. Идите. И смиритесь.

Он нажал на звонок, и в кабинет вошли два санитара.

Ее вывели во двор и проводили в корпус для больных.

Анна вошла в огромную палату, больше напоминавшую зал, размером в поле для регби, заставленный узкими койками. Доведя ее до одной из свободных коек, в середине зала, санитары оставили ее там и вышли.

Анна с опаской осмотрелась. Вокруг были женщины всех возрастов. Тихие, запуганные и подавленные.

Сотни затравленных глаз выжидательно смотрели на нее. В палате стояла тишина. Женщины, находившиеся далеко от нее, вытягивали шеи, забирались на койки, чтобы получше рассмотреть новенькую. Вдруг в конце у стены раздался вскрик. Все повернулись туда – одна из женщин не удержалась на кровати и упала на пол. По палате оглушающей волной стал разноситься смех. Через несколько секунд смеялись все без исключения – молодые девушки, старухи с выпавшими зубами, женщины средних лет с ярко разрисованными лицами.

Анна вжала голову в плечи и испуганно смотрела на происходящее. Но ее реакция, похоже, еще сильнее рассмешила женщин. Они смеялись без остановки не меньше минуты. Потом, видимо устав, прекращали хохотать, и, тут же потеряв интерес к Анне, отворачивались от нее и начинали заниматься своими делами.

* * *

В первые недели жизнь в лечебнице показалась невыносимой. Она с ужасом и состраданием смотрела на остальных женщин, боясь даже подумать, что рано или поздно станет такой же как они.

Утром второго дня одна из пожилых женщин подошла к ней и с гордостью сказала: «Я – самая старшая! Мне восемьдесят и шестьдесят семь лет я здесь!». Сказав это, она развернулась и ушла.

Больше с ней в первый месяц никто не заговаривал. Три раза в день им приносили вполне сносную еду, а почти все остальное время они проводили занятые каждая своим делом. Анна сразу заметила, что почти никто ни с кем не общался. Все были тихими, подавленными, иногда украдкой молились, и все почти все время крючками вязали шерстяные носки. Причем, многие делали это с таким гордым видом, что Анна сразу почувствовала себя не в своей тарелке. Рукодельницы бросали на нее косые и осуждающие взгляды, а когда она отвечала им прямым взглядом, отворачивались, с презрением скривив рот.

Самым молодым было по десять-одиннадцать лет. Они прибивались к старшим и находились при них почти все время. Те, кто старше, держались друг от друга подальше. Казалось, что они боятся заговаривать друг с другом. Их – в возрасте от шестнадцати до тридцати – лет было больше всех – около двухсот. Старух Анна насчитала семьдесят пять. Всего же в этом огромном павильоне с высоченными выбеленными потолками по ее подсчетом жило четыреста две женщины.

В первую неделю у двух женщин случились истерики. Как потом поняла Анна, такое бывало нередко. Потому, когда тихий гомон, состоявший из бормотания, шепота и разговоров с самими собой вдруг разрезало тонкое скуление, потом крик, переходящий в вопли, женщины лишь повернули головы, чтобы рассмотреть, с кем на этот раз случился нервный срыв. Некоторые при этом не переставали шевелить губами и что-то приговаривать, одновременно цепляя шерстяные нитки крючком. На крики и мольбы выпустить их приходили санитары. Они заученными движениями доставали из-под своих широких халатов деревянные дубинки и избивали женщин до тех пор, пока те не теряли сознание. После этого несчастных тащили за ноги на улицу. Через несколько дней нарушительницы спокойствия возвращались обратно с заплывшими от синяков и гематом лицами, грязные, сильно исхудавшие, нередко сильно хромавшие, на костылях или с перебитыми руками.