Изгнание в Индию - Арам Тер-Газарян

Анна сразу ему приглянулась тем, что отдаленно напоминала лондонскую соседку – молодую жену отставного майора и зазнобу его юности. Поняв, что Анна хочет его обмануть, он тут же воспользовался возможностью сделать ей предложение, от которого она бы была не в состоянии отказаться. Но впутывать в эту историю санитаров он не стал, а предложил охранникам поучаствовать в ее временном похищении.

Был конец субботы. На носу были выходные – воскресенье и понедельник. Мейсон должен был вернуться в среду. И Плант решил прибегнуть к помощи охранников, чтобы они незаметно от санитаров, пьянствовавших по случаю выходных в своей каморке, погрузили бы Анну к нему в автомобиль, а накануне вечером он привез бы обратно. Разрешения от Мейсона на сброс трупов в реку не поступало, так что опасаться, что санитары зайдут в морг, не стоило – пленницы умирали не так часто.

* * *

Когда ноги Анны коснулись воды, она с облегчением выдохнула – опасность разбиться ей уже не грозит.

«Осталось только не попасться тиграм, волкам и всем остальным», – подумала она и отпустила веревку. Через час она стояла на противоположной стороне пропасти, у поворота на основную дорогу к Бомбею. По краю противоположной стороны ущелья двигались огни.

«Мейсона вызвали из города, – с сарказмом подумала она и бросила взгляд на озаренный огнем двор и огни лечебницы. – Сбежала».

На рассвете обоз с торговцами из соседних деревень подобрал на обочине одинокую белую женщину. Крестьяне везли на базар фрукты, пшеницу и ткани.

– Одежда, одежда! – Анна показывала на свою робу.

Жена торговца понимающе кивнула. Она порылась в мешках и достала ярко-желтое сари.

– Два фунта! Хорошо! – сказала женщина.

– Нет-нет! – ответила Анна. – Мне нужна мусульманская одежда. Чадра.

– Муслим? – удивилась женщина, смотря на ее белую кожу и короткую золотую цепочку на шее.

– Да, – кивнула Анна.

Женщина что-то сказала мужу, который делая вид, что ничего не слышит, управлял буйволами.

Он обернулся назад, бросил быстрый, не очень дружелюбный взгляд на Анну и что-то ответил.

– Да, – ответила женщина.

Мужчина остановил повозку, и вслед за ней остановился весь обоз.

Женщина спустилась на землю и пошла в конец – к последней телеге.

Через несколько минут она вернулась с очень смуглым крестьянином, державшим в руках перевязанные разноцветные ткани.

– Что вы хотите, мэм? – более-менее сносно сказал он по-английски.

– Мусульманское женское платье. С чадрой, – ответила она.

– О, пайджама! Это может для вас быть небезопасным, если вас поймают, – начал набивать цену крестьянин. – У нас очень хорошая мануфактура. Наши платья везут в Афганистан и Персию, даже в Константинополь!

– Очень хорошо! – ответила Анна. – Мне нравятся красивые вещи. Сколько стоит такое платье?

Крестьянин что-то сказал женщине, та ответила, и ее муж, прикрикнув на них обоих, поставил точку в споре.

– Пять фунтов, мэм! – наконец сказал крестьянин.

– Много, – твердо ответила Анна.

У нее было всего двадцать шесть фунтов. Да и к тому же эта чадра стоила максимум полфунта.

– Пятьдесят пенни, – сказала Анна.

Крестьянин закатил глаза, изобразив разочарование, и уже собрался выговориться, но Анна его остановила.

– Друг мой, – покровительственным тоном сказала она. – Или ты сейчас берешь у меня пятьдесят пенни, и отдаешь мне чадру, или я куплю точно такое же платье на базаре за пятнадцать пенни.

Крестьянин на секунду задумался, пожал плечами и сделал вид, что уходит.

Анна отвернулась.

«Лишь бы меня не заметили в этой робе в городе. Может, попросить их довезти меня до базара между мешками? Нет. Испугаются. Если их досмотрят… Хотя, кто сейчас будет досматривать? Это когда было?».

Анна вдруг поняла, что подумала о тысяча восьмисотых годах, как о прошлом веке.

«Боже мой! Уже тысяча девятьсот первый год! Мне тридцать лет! Тридцать! Семь из которых я провела в этой страшной тюрьме!».

Ее кто-то трепал за робу.

– Мэм! – это был тот крестьянин.

– Семьдесят пенни!

– Ладно, – пожалела его Анна.

Она отсчитала ему монеты, взяла свернутую чадру и снова погрузилась в свои мысли.

«Как жить теперь?» – спросила себя она и тяжело вздохнула.

«В городе, который мне известен. Мне знакома только Калькутта. Скотный вагон, Калькутта со словом Маори, а там – посмотрим. У братьев-даяки там были какие-то сородичи. Можно попробовать… И снова попасть в руки Дэвида… – хотя, он наверняка в Лондоне. – Он везде. В любом случае, я правильно все спланировала – надо выбираться из Индии в Европу и обживаться там. Образование у меня хорошее – с голода не умру».

Они подъезжали к городу.

Анна надела поверх робы широкие голубые штаны – пайджама, длинную красную кофту до колен – ангаркху, а на голове повязала большой темно-зеленый платок. Теперь, как минимум, сзади она могла сойти за мусульманку.

Когда обоз проезжал мимо вокзала, Анна соскочила с телеги, перед этим дав женщине десять пени, и направилась к вагонам стоявшего поезда.

– Агра! Агра! – кричали проводники.

Она подошла к одному из них, и тот, лишь бросив взгляд на ее одежду, даже не посмотрев на лицо, сказал: «Муслим», и указал рукой на следующий вагон.

Садиться в вагон с индусами было бы безумием, и она пролезла между колесами на другую сторону – чтобы ее не было видно на платформе, стала обходить состав.

Наконец, дойдя до конца, она увидела два вагона для скота. Лохматый и бородатый седой старик помог ей взобраться и что-то спросил на хинди.

Она в ответ пожала плечами.

Он внимательно посмотрел на нее.

– Фарси?

– Фарси, – ответила Анна.

Старик улыбнулся и, посмотрев на ее ноги, сказал на английском.

– Беглянка?

Анна испугалась.

– Не волнуйтесь, – продолжил он. – Я проработал в этом ужасном месте тридцать лет. А теперь боги наказывают меня за все, что я там делал. Я узнал вас по этим ботинкам.

Анна посмотрела на свои ноги, и только сейчас поняла, что так и осталась в грубых больничных чоботах.

– Да, не бойтесь вы! – повторил старик. – Вы посланы мне, чтобы исправить карму. И я не только не сдам вас этим проклятым тварям – вашим соотечественникам, но и помогу вам. Уверяю вас, за последние одиннадцать лет я объездил всю Индию, и знаю, как обвести вокруг пальца полицейских. Он достал из сумки хлебную лепешку, и, разломив ее на две ровные части, – дал половинку ей.