Три дня и вся жизнь - Пьер Леметр

Ее сын хотел убить себя, проглотив содержимое аптечки, ладно, можно и так понять. Но сведенный к несварению желудка, случившемуся из-за каплуна господина Ковальски, этот факт обретал черты второстепенного обстоятельства, неприятного момента, который надо пережить. Два дня на бульоне, и все будет хорошо.

Мысли Антуана были сродни царящей вокруг мрачной атмосфере, неотделимы от шума гудящего, как взбесившийся мотор, ветра, готового вот-вот повалить дом.

Антуан решил спуститься. Он задумался, а ложилась ли мать? Она была одета, как накануне. В гостиной по-прежнему приглушенно работал телевизор.

Приготовленный ею завтрак, привычная посуда, накрытый стол – все было как всегда. Но она не открыла ставни, они завтракали как будто посреди ночи. От проникавших в дом порывов ветра раскачивалась лампочка в кухне.

– Не смогла открыть…

Она растерянно смотрела на сына. Она не пожелала ему доброго утра, не спросила, как он себя чувствует… Ее совершенно сразило то, что она не смогла раскрыть ставни. В ее голосе явственно звучало беспокойство. Эту грозящую разрушениями погоду не успокоить хорошим бульоном…

– Может, у тебя получится…

В этой просьбе чувствовалось что-то еще, Антуан отдавал себе в этом отчет, но не понимал, что именно. Он подошел к окну, повернул шпингалет. Створка рванулась с такой силой, что он едва не упал навзничь. Ему удалось снова закрыть ее, всем телом навалившись на ручку.

– Лучше подождать, чтобы утихло…

Антуан сел завтракать. Он знал, что мать не задаст ни одного вопроса. Она привычным движением намазывала маслом подсушенный хлеб, джем стоял на столе на своем обычном месте. Есть Антуану не хотелось. После нескольких минут безмолвного диалога, представлявшего собой перечень их взаимных непониманий, он встал и вернулся к себе.

Игровая приставка снова лежала в коробке. Антуан достал ее и начал партию, но его занимало другое.

Услышав, что телевизор заработал громче, он вышел в коридор и спустился на несколько ступенек. В ближайшие часы ожидалась сильная гроза и усиление ветра. Комментатор советовал не выходить на улицу.

И это было еще только начало.

Не прошло и часа, как прогноз подтвердился.

Окна трепетали, как листья, порывы ветра проникали повсюду, дом наполнился чудовищными скрипами и треском.

Забеспокоившись, госпожа Куртен поднялась на чердак, но не пробыла там и пяти минут: черепицы дрожали под натиском ветра, некоторые выпали, и через образовавшиеся щели вдоль стен на пол стекала вода. Спустившись, мать была бледна от страха. Она вздрогнула и вскрикнула, когда раздался удар… Звук шел из северной части дома.

– Постой, – сказал Антуан, – я схожу посмотреть.

Он надел парку и ботинки. Госпожа Куртен могла бы попытаться остановить его, но она буквально оцепенела и поняла, какой опасности подвергается ее сын, только когда он открыл дверь. Она окликнула его, но было уже поздно, дверь захлопнулась, он вышел.

Припаркованные вдоль улицы автомобили беспокойно вздрагивали. Раскаты грома напоминали лай разъяренного сторожевого пса. Непрерывные молнии голубым светом озаряли дома. Кое-где уже сорвало крыши.

На противоположной стороне улицы два телеграфных столба навалились один на другой. Ветер нес куски брезента, ведра, доски; все это пролетало на расстоянии вытянутой руки от лица Антуана. Слышались отдаленные сирены пожарных машин, но было непонятно, куда они направляются.

Ветер был такой мощный, что мог отбросить Антуана на другой конец сада и даже дальше. Хорошо бы попробовать ухватиться за что-нибудь надежное. Но, судя по автомобилям и крышам, в подобных обстоятельствах ничего нельзя было считать надежным. Антуан согнулся пополам. Чтобы добраться до другого конца дома, ему пришлось двигаться, поочередно за что-нибудь цепляясь то одной, то другой рукой. Он бросил взгляд на угол стены и едва успел увернуться: вращающийся в воздухе лист железа пролетел в нескольких сантиметрах от его виска. Он встал на коленки, пригнул голову как можно ниже и закрыл ее обеими руками.

В саду упала ель. Десятилетняя. Они посадили ее под Рождество. Фотографии, запечатлевшие семейную церемонию, возникли у него перед глазами: тогда отец еще жил с ними.

Весь город пришел в непрерывное движение, которое заставляло его гнуться, оседать; казалось, его вот-вот вырвет с корнем.

Антуан распрямился и на мгновение ослабил бдительность. Этого оказалось достаточно, чтобы резкий порыв ветра поднял его, протащил около метра и швырнул на землю. Антуан попробовал удержаться, но он сопротивлялся необоримой силе. Он покатился по земле и остановился, лишь ударившись о садовый забор. Он прижался к нему, пригнув голову к коленям. Дыхание у него перехватило.

Антуан пришел в себя. Добраться до двери дома представлялось ему невыполнимой задачей.

Фасад дома Дэме напомнил ему о второй попытке прочесать местность, которая должна была начаться сегодня утром. В этот час добровольцам под руководством пожарных и жандармов уже следовало двигаться по дороге на Сент-Эсташ, но, разумеется, все сидели по домам, не имея возможности пройти даже до угла улицы.

Антуан дополз до изгороди, разделяющей их и соседский сады, и заглянул в щель. Качели валялись на земле. Все остальное было сметено и отброшено к невысокому забору. Все, включая мусорные мешки. Тот, в котором находился труп собаки, был порван. Антуан увидел развороченное и потемневшее тело Улисса, наполовину торчавшее из мешка. Антуан испугался. Он бросился назад. На углу дома опасно раскачивалась параболическая антенна. Если бы не мать, которая наверняка беспокоилась, что он не возвращается, он бы остался здесь, сел бы у стенки и смотрел, как дом разлетается на куски.

В конце концов Антуан улегся на землю, чтобы ветру не за что было ухватиться, и пополз. Ему потребовалось больше четверти часа, чтобы пересечь сад таким способом. Ему удалось обогнуть дом и зайти через маленькую заднюю дверь, которая была защищена немного лучше. В дом Антуан ввалился совершенно измочаленный.

Мать бросилась к нему и прижала к себе. Она едва переводила дух, будто это ей пришлось противостоять буре.

– Боже мой! Как я могла позволить тебе выйти в такую погоду…

Невозможно было даже представить, когда этот катаклизм закончится. Дождь совершенно прекратился. Гроза ушла дальше. Оставался только ветер, который с каждой четвертью часа становился все сильнее и быстрее.

С закрытыми окнами и ставнями люди жили вслепую, как осажденные, вынужденные слушать, как их дом трещит, будто попавший в бурю корабль. Разумеется, ветер вырвал параболическую антенну: около одиннадцати утра экран телевизора погас. Через час пришел черед электричества. Телефон тоже не работал. Госпожа Куртен сидела в кухне, сжимая в ладонях кружку остывшего кофе. Антуана охватило желание защитить ее, он не хотел оставлять ее в одиночестве и уселся рядом. Они не разговаривали. У матери было такое страдальческое лицо, что Антуан чуть было не положил руку на ее запястье, но сдержался, не зная, к чему может привести подобный жест в данных обстоятельствах…