Гремучий ручей - Татьяна Корсакова

А оранжерея большая. Можно даже сказать, огромная! Должно быть, когда-то здесь было очень красиво. Ольга закрыла глаза, представляя, как здесь было много лет назад.

Белоснежные стены, солнечные блики на прозрачной крыше. Крыша спроектирована так, чтобы на ней не задерживался снег, и ориентация оранжереи по сторонам света правильная, именно такая, которая нужна для максимальной освещенности. Мощеная серым камнем дорожка в центре. Не прямая, а петляющая, как тропинка в джунглях. Может быть, здесь и были маленькие джунгли из редких, чуждых этому месту растений. Может быть, какое-то их них даже сумело выжить, зацепиться за жизнь корнями и ветками даже после того, как оранжерея перестала быть для растений домом и надежной крепостью.

Ольга вошла в оранжерею, осмотрелась. Здесь кругом был снег. Девственный снег без каких бы то ни было следов. Если только вот эти маленькие, оставленные вороной или галкой. Но человеческих не было. С ночи сюда никто не заходил, она первая.

Под ногами хрустел снег и битое стекло. Звуки ее тихих шагов подхватывало эхо. Или это не эхо? Откуда эхо в таком открытом пространстве? Ольга прислушалась. Не эхо, это голос Гремучей лощины, биение ее сердца. Здесь он особенно громкий. Как сказал бы Ефим, ощутимый костями. Странное место. Не сказать, что плохое, но точно странное. А растения… Она осмотрелась. Что-то выглядывало из-под снега, какие-то ветки, какой-то сухостой, шипы, колючки. Нет, пожалуй, не выжили диковинные растения, погибли вслед за хозяевами. В живых остался только куст в самом дальнем углу. Когда-то здесь имелся маленький рукотворный прудик. Вот его едва различимая, почти до самых краев засыпанная снегом чаша, вот мраморная скамейка, на которой наверняка было удобно сидеть у прудика под вот этим кустом. Что это? На первый взгляд, роза. Крепкая, колючая, живая. Или все-таки шиповник? Разве роза способна выжить в таких суровых условиях?

Ольга смахнула снег со скамейки, присела. На мгновение закружилась голова, запели птицы. То ли в голове, то ли над головой, в густом переплетении ветвей. И вода зажурчала, даря прохладу пылающей коже. Не просто прудик, а прудик с фонтаном. А на дне – юркими серебряными молниями носятся рыбки. И так хочется подобрать длинную юбку, войти в воду, затаиться и поймать одну из рыбок. И вот она уже бьется на раскрытых ладонях – маленькая серебряная молния. Холодная, но все равно живая. От нее пахнет тиной, но это не важно, если не нюхать, если зажать нос и закрыть глаза, то у нее получится…

– …Что вы делаете?

В чувства Ольгу привел удивленный голос. Ольга вздрогнула, огляделась. Она больше не сидела на мраморной скамеечке, она стояла в самом центре того, что когда-то было прудом, по колено провалившись в снег. Снег забился в ботинки, и ногам было мокро и холодно. А в оледеневших ладонях она держала камень. Узкий и длинный, похожий на рыбку камень…

– С вами все в порядке?

А на скамейке сейчас сидел Сева. Сидел, не пытался помочь или помешать. Сидел и наблюдал. Интересно, как давно он здесь?

– Все в порядке. – Ольга сунула камень-рыбку в карман, отряхнула снег с подола пальто. Выбираться из каменной чаши было тяжело. Сева даже не попытался ей помочь, а сама она не попросила о помощи.

– Странное место. – В Севином голосе, наверное, впервые за все время не было сдерживаемой ярости, в нем было тревожное удивление. – Здесь… мерзко, но хочется остаться.

Ольга его понимала, ей и самой хотелось остаться. А что еще ей хотелось сделать? Или не ей, а той, что вошла в воду и поймала рыбку?

– У нас много работы, Всеволод. – Ольга присела на скамейку рядом с ним, стащила сначала один ботинок, потом другой, вытряхнула снег. – Для начала, нужно смести с дорожки снег, а потом убрать все битое стекло.

– Здесь работы на несколько недель. – Сева смотрел на нее с недоверием.

– А нам придется управиться за день. – Ольга обулась, встала со скамейки. – Вон там лопата, приступайте!

Остальные ребята остались снаружи. Почему не зашли? Не интересно, или уловили то особенное, то, что можно считать голосом лощины?

– И вы не стойте истуканами! – Ольга помахала им рукой. – Чистим снег, вывозим за пределы оранжереи, складываем в кучу. Стекло и остальной мусор в другую кучу. И аккуратнее, постарайтесь не пораниться! – Все-таки не выдержала, учитель с многолетним опытом взял в ней свое. – Когда закончите здесь, пусть кто-нибудь меня позовет. Я буду в доме с девочками.

А ведь если отстраниться от всего творящегося ужаса, можно представить, что нет никакой войны, что это просто субботник, и она раздает указания своим ученикам. Вот только не получается отстраниться. Никак не получается…

Ольга шла по так и не очищенной от снега дорожке, когда увидела какое-то движение в зарослях орешника. Она замерла, сощурилась, пытаясь разглядеть в сплетении ветвей то, что привлекло ее внимание. Раньше у нее бы, наверное, не получилось, но здесь, в Гремучей лощине, зрение ее вдруг сделалось острее, и она увидела.

Фрау Ирма шла куда-то быстрым, решительным шагом. Одна, без своих псов. От Ольги ее отделяла живая изгородь из орешника. Ольга сделала глубокий вдох, пытаясь унять рвущееся из груди сердце. Возможно, это ничего не значило. Возможно, это всего лишь утренний моцион старой женщины, но Ольге нужно было убедиться, нужно проверить. И сделать это надо так, чтобы не попасться фрау Ирме на глаза.

К счастью, эта часть парка была дикой, почти непролазной. Гюнтер со своим топором сюда еще не добрался. Ольга сомневалась, что сюда вообще забредал хоть кто-нибудь из обитателей усадьбы. Так что же понадобилось здесь фрау Ирме? И почему она не взяла с собой псов?

Идти пришлось достаточно долго, минут десять, не меньше. Иногда старуха пропадала из виду, но Ольга не волновалась, нетронутый с ночи снег хранил все следы. Куда больше она переживала, что ее могут заметить, но фрау Ирма не смотрела по сторонам. И чем дальше они уходили от обитаемой части парка, тем стремительнее и резче становились движения фрау Ирмы. Старухи так не ходят. Не всякая молодая девушка выдержит такой темп. Но Ольга выдерживала, и это была еще одна странность, наряду с обострившимся зрением и прошедшей болью в коленях.

Старуха пропала из виду внезапно. Вот в прорехах живой изгороди еще мелькает ее серое пальто, и вот уже никого нет. Ольга замерла, прислушалась. Здесь, в этом укромном уголке одичавшего парка, царило какое-то особенное безмолвие. Даже голос Гремучей лощины был здесь едва различим. Значит, придется полагаться не на слух, а на зрение. Вон там в сплетении густых ветвей, кажется, виднеется проход. И цепочка следов ведет туда же. Идти дальше опасно, можно раскрыть свое присутствие. Поэтому лучше остаться здесь, дождаться возвращения старухи.

Ждать пришлось минут пятнадцать. Фрау Ирма серой тенью вынырнула из того самого лаза, замерла, словно прислушиваясь, медленно огляделась. Ольга вжалась в ствол старой липы, перестала дышать. Ее бы воля, она бы и сердце заставила остановиться. Почему-то ей казалось, что старуха может услышать малейший шорох, даже биение пульса в венах.