Дурные дети Перестройки - Кир Шаманов

Всё в том же детском саду, где мы барыжили дудкой в начале девяностых, мы сошлись с Лёней Бадягом. Лёня был из нас, парней из немецкой школы, самый старший, совершеннолетний и дело поставил на поток, брал килошниками и сливал самым мелким оптом. Блондинистый и узловатый, он, когда залётные кидалы катили к нему предъяву, вынимал выкидную финку и спокойно тыкал обидчиков в ляхи и плечи. Потом приходил его друг и «крыша» Вадик Купец из соседнего дома, ветеран Афгана, и пиздил всех, кого было надо и не надо, иногда и по десять человек за раз. Они с Лёней в доле были, мы их называли иногда «День» и «Ночь». Лёня, блондин, в отличие от Вадика, брюнета, в общении был очень простой и не душный, а Вадик, с перекошенным глазом, на несколько метров от себя распространял напряжение и дестабилизацию.

Как-то приходит за травой парнишка лет семи-восьми, бодренький:

– Есть трава?

Трава при этом есть у человек десяти, и все сидят тут, но как-то опешили от возраста мальчишки, но не Лёня.

– Давай бабки, – сразу без запинки говорит Лёня, хоп-хоп – дело сделано.

Парень ушёл, Лёня сидит, дудит дальше. Все в ахуе.

– Ничего, Лёня, что пацану и десяти нету, а ты ему наркотики продал?! – спрашивает Нина, охуевая от Лёниной душевной простоты.

Леонид, окинув всю пёструю компанию взглядом, риторически заявляет:

– Посмотри на них! Если б я ему не продал, кто-нибудь из них бы продал. Или разведёт кто на бабки, ему пиздюлей потом дадут. Так лучше я продам, и все порадуются. – Железобетонная логика.

Потом, когда бандосня, менты и кидалы разогнали наш чудесный садик, да и по осени, Лёня с делом переехал на дом. А у меня начала плотно ехать крыша, я решил подвязать с политорчем на время и неожиданно для самого себя начал бухать. Общался я тогда с акселерированными гоблинами-скинами Витей и Сашей, основным смыслом существования коих рядом со мной была защита меня от опрокинутых мною нескольких мажористо-бандосистых товарищей, которые меня какое-то время разыскивали и пытались угнетать. Сопутствующими смыслами были увлечение хард-кором, «кислота» и тусовки в «TaMtAm»-е, которые случались со мной всё чаще, а ребята разделяли мои увлечения.

Вот именно тогда у Бадяга в парадной я впервые отказался от наркотиков, которые мне протягивали! Это большой поступок, который ни в коем случае нельзя недооценивать! Ломая шаблон, я разбил головой стекло. Раненного в голову осколком стекла, но, как оказалось, способного на подвиг, которого некоторые так и не совершили, меня на руках принесли в медпункт нашей школы. Выбивая дверь ногой и изображая бандитов, несущих раненого авторитета, мы вломились в медицинский кабинет. Уроков в школе не было, и кабинет оказался пуст, зато встретилась соседка Рита. Голова обвязана, с малолетней соседкой под ручку, мы после медпункта школы, и раз уж я не употребляю наркотики, пошли в кинотеатр. Отвязавшись от гоблинов, увлечённых винтом и марихуаной, я, потрясённый собственным подвигом наркотической аскезы, тщательно ощупывая в кинотеатре Ритино юное тело, быстро начал понимать, что жизнь без наркотиков может быть весьма интересной. Я предложил у неё дома посмотреть на видео «Trainspotting», и в момент оргазма я вспоминал её совсем-совсем маленькой, какой она бегала во дворе, её мать, отца, брата…

Теперь у меня посередине лба, на месте третьего глаза шрам. Как я узнал позже, по форме этот шрам идентичен могучему эзотерическому символу рунической и кабалистической магии и имеет свои отражения также в Буддийских мандалах.

* * *

Потом, впрочем, я развязал с завязкой и много раз возвращался к Бадягу за знатным бадяговским ширевом, которое ознаменовало собой целую эпоху, но катарсис того дня что-то переломил во мне. Я сильно увлёкся оккультизмом и сектантством и уехал по маршруту Алтай – Сибирь – Тува, а когда вернулся, застал товарищей в состоянии окончательной зомбической отрешённости, которого я, несмотря на последующие неоднократные попытки, так и не смог достичь. Бадягу надо отдать должное, он-таки соскочил с ширева после нескольких лет, но стал мрачно бухать. Не мудрствуя лукаво, он устроился работать в пункт приёма цветного металла, что до сих пор работает в закутке гаражного лабиринта, на железнодорожном переходе между улицей Омской и Приморской овощебазой. В конце лихих девяностых Лёня, вроде как пьяный, сгорел в этом ларьке заживо вместе со всей документацией, видимо, хозяева отмывали несколько штук баксов, намытых на цветмете, а может, просто пьяный уснул на электрической печке, как гласила официальная версия.

Часто вспоминаю, как после бессонной ночи я сдавал бутылки из родительского архива в пункт приёма стеклотары, иногда рублей на 5–7, и утром шёл к жаворонку Лёне домой или в булочную, где он работал на заре туманной юности, за пакетом со скидкой.

Однажды мы напились со Стеничем «Ркацтели-квадратика», а потом накурились «индюшки», выращенной в Киргизии… На меня плохо легло, и я начал блевать, сидел на детской площадке на качелях и блевал. Стенич из чувства солидарности тоже сидел со мной, не покидал друга в беде. Вдруг к нам подскочил нахальный слюнявый паренёк в варёнке, смахивающий на Слоёного из «Республики ШКИД», и давай с нами здороваться по имени. Стенич тогда имел клин всех с заговорщицким видом спрашивать, есть ли у них дома солутан. А пьяный Стенич спрашивал про солутан в два раза чаще, чем трезвый, и тут прекрасная мишень – Серёжа. Кажется, он тусовался с Митей, кажется, действительно я как-то пересекался с ним.

Солутан, по мнению Серёжи, – это маленькие зелёные таблеточки от кашля. С видом эксперта Серёжа начал говорить, что он знает, как из них варят наркотик. Я, давясь рвотными спазмами, поспорил с ним на пять рублей, что солутан – это не зелёные таблеточки, а коричневые капли от кашля, нисколько не сомневаясь в этом. Больше ничего не помню, мне было плохо, я блевал.

Потом, встретив Митю с Ванчуром, спросил у них:

– Чо это за чушок-то, что с вами шоркался, Серёжа? Он мне пять рублей должен.

– Это Варёный, он недавно переехал. У его отчима красный «Ягуар». – Это был 1989 год.

Пошли смотреть «Ягуар», и действительно, стоит красный у его дома. «Ягуар» в то время был космический космос. Я говорю:

– Круто. Он мне за солутан пять рэ проспорил, чо делать-то, поди, теперь не отдаст? – что такое солутан и зачем он нужен, знали даже дети, все знакомые давно были опрошены по несколько раз.

– Да он вообще ёбнутый, всё время понтуется.

– А почему Варёным назвали? Он чо, тормоз?

– Он же весь в варёнке!

Варёнка – это такие разводы на джинсах. Только появившиеся кооператоры варили самодельные джинсы в растворе отбеливателя или хлорки так, что получались специфические узоры и особый шик – трещинки как на мраморе. Эпоха, мода и этика того времени тщательно переданы в фильме бессмертного Гайдая «На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон-Бич опять идут дожди», шедшего тогда в кинотеатрах. Выяснилось, что отчим Варёновский занимается рэкетом кооператоров, поэтому Сирожа варёнкой укомплектован по самые брови. Так и прицепилось к нему – Варёный.