Тюремная песнь королевы - Юлия Андреева

Считая, что во всех его бедах виновата единственно королева Энгебурга, Филипп Август потребовал немедленно отправить гонца в монастырь с приказом к матери настоятельнице заставить Энгебургу и ее свиту выполнять самую тяжелую черную работу, которая там только найдется. Он собирался мучить королеву до тех пор, пока та не согласится на развод или не умрет, сделав его вдовцом.

За год упорного поиска невесты Филипп II по-настоящему отчаялся когда-либо жениться вновь. Теперь его письма к иноземным принцессам сделались грубыми и вызывающими. Принцессе Фландрии, например, Филипп Август написал, что так и быть, согласен жениться на ней, при условии, если она не страшна как смерть! Принцесса не удостоила грубияна ответом.

После отъезда из монастыря отряда Бертрана ля Ружа, двери Сизуина были закрыты для посетителей, желавших поговорить с опальной королевой. Даже приехавший утешить ее в изгнании епископ Турнэ не был допущен к страдающей в застенках, но, остановившись в монастыре, он собрал о королеве Энгебурге и ее свите достаточные сведения, для того чтобы написать об услышанном и увиденном архиепископу Реймса:

«…Только Господь Всемогущий в мудрости своей может судить, виновна ли королева Франции перед Его Величеством королем Филиппом II. Я же не могу не поделиться с вами ужасной картиной страдания опальной королевы, которая доведена до предела отчаяния и несчастий. Будучи поставленной Господом над народом Франции, королева вынуждена покупать себе еду, продавая посуду и вещи своего гардероба, чтобы не умереть с голоду самой и позаботиться о своей малочисленной свите.

Она смиренно работает в библиотеке и берет на себя любую, даже самую тяжелую и грязную работу, которая занимает почти все ее время. Просыпаясь, Энгебурга отправляется в церковь, где молится беспрерывно с утра до полудня, обливаясь слезами. После чего скудно питается от монастырской кухни и отправляется в окружении своих девушек на работу.

У нее нет времени на забавы и увеселения, к которым она привыкла. После работы она снова отправляется в церковь, где продолжает страстно молить Бога. Но о чем молит опальная королева? Нет, не о том, чтобы король вернул ее во дворец и жил с ней почтенно, как подобает жить с женой. Не о себе печется несчастная королева, а единственно о здоровье, благополучии и спасении ненавидящего ее короля!»

Через монахинь Энгебурга сумела, однако, если не встретиться с епископом, то хотя бы передать письмо, которое она собственноручно написала своему брату королю Дании, и хоть читать чужие письма великий грех, епископ вскрыл послание Энгебурги и прочитал, орошая его слезами.

«Скоро мои прежде такие белые ноги утратят свою былую красоту, потому что дни и ночи я простаиваю на коленях, молясь Всемогущему Богу и сыну его. Мои руки уже не похожи на руки королевы, они потемнели и огрубели от беспрестанной работы, – писала Энгебурга королю Дании. – Любезный брат! Прости свою сестру, но, должно быть, нам уже не суждено увидеться более. Потому как эта жизнь убивает меня и с каждым новым днем я ощущаю приближение смерти. Да хранит тебя Господь! Да хранит Господь Данию! Да хранит Господь в милости своей и всепрощении Францию, которую я люблю, несмотря ни на что.

После нашего приезда в монастырь Сизуин, что в Турнэ, от простуды умерла самая юная из моих фрейлин несравненная Гертруда Миллер. Должно быть, ты еще помнишь эту белокурую красотку, почти девочку. Бедная моя подружка, царствие ей небесное.

Добрались ли до дома тайно уехавшие из моего первого заточения девять девушек: Анна Кельвин, сестры Изабелла и Летиция Гюслен, Анна Тиллер, Катарина Шварцкоф и Маргарита Медисон, Берта Краус, Марта фон Верлен и конечно же Грета фон Баден, о которой я по известным вам причинам особенно пекусь? Добрались ли те двадцать, которых отпустил король? О них тоже молюсь я. Если они погибли – в том есть и моя вина. Получается, что именно я везла их сюда на погибель.

Теперь я вынуждена работать, словно обыкновенная послушница. Монахини уговаривают меня принять постриг. По их словам, Сизуин может быть не последней и не самой страшной моей тюрьмой. Ведь король, должно быть, осерчал на меня после Вселенского собора. Я слышала, что нас так и не развели. Правда ли это? Неужели я все еще жена Филиппа Августа? Все еще королева Франции?

Кроме работы я каждый день учу французский язык и уже довольно сносно понимаю, но еще плохо умею изъясняться сама. Раньше я ведь больше всего боялась того, что мне не удавалось поговорить с моим мужем. Но теперь, если, конечно, король соблаговолит, я уже могу ответить на его вопросы или спросить о чем-нибудь сама. Ну почему я не удосужилась выучить французский до свадьбы? Как бы это упростило мою жизнь!

Любезный брат, больше лишений и тяжелой работы, больше потери свободы и разлуки с вами и моими подругами я скорблю о том, что оказалась оболганной в глазах моего мужа и повелителя. Здесь, в монастыре, я наконец услышала о причине моего заточения, о которой не могу не рассказать вам. Оказывается, мой муж обвиняет меня в том, будто я околдовала его!

Кто те злые люди, посмевшие внушить ему такие мысли?! О них я тоже должна молить Господа, чтобы Он смилостивился над ними, ибо не знают что творят!

Дорогой брат! Не уверена, дойдет ли до тебя это письмо. Я пишу его вслед за множеством других, которые, орошая слезами и покрывая бесчисленными поцелуями, отправляла уже тебе. Мучениям моим, по всей видимости, не видно еще конца. Но жизнь продолжается, а это значит, что я не сделала еще всего, что хочет от меня Господь.

Остаюсь твоей преданной сестрой,

Энгебурга. Королева Франции».

В это время в тюрьме крепости Компень в который раз судьи допрашивали рыцаря королевы Бертрана ля Ружа. За несколько месяцев лишений и истязаний он почти полностью утратил прежнюю красоту и привлекательность.

Снова и снова его поднимали к потолку за выкрученные руки, снова били хлыстом и оставляли на ночь голого в холодном подвале. Но все это было безрезультатно, и за несколько месяцев палачи не сумели вытянуть из верного Бертрана показаний отличных от тех, что тот дал своему хозяину Фернанду Мишле сразу же после приезда.

Бертран не изменил своих показаний, продолжая твердить одно и то же: да, хранитель королевской печати Фернанд Мишле, председательствующий ныне среди участвующих в допросах судей, поручил ему совратить или похитить из монастыря королеву Энгебургу. Бертран признавал, что невольно увлекся красотой и грациозностью означенной дамы, но какой же добрый рыцарь не желает хотя бы раз изнасиловать королеву Франции?! Да, он был готов выполнить эту миссию, но подвела добродетель королевы. Везде рядом с ней были ее фрейлины, а за дверями кельи королевы неусыпно дежурили ворчливые монахини. Пробраться в такой ситуации в постель Энгебурги было нереальным уже потому, что, даже если бы рыцарь и справился с женской охраной, Энгебурга все равно собрала бы достаточно свидетелей, которые бы признали, что он, Бертран ля Руж, действовал силой. А следовательно, Энгебурга считалась бы жертвой, а не преступницей. По этой же причине он не сумел увезти королеву силой.