Старшие Арканы - Чарльз Вильямс

Тем же вечером, вместе с Генри и картами Таро в руках, онавошла за драпировки дальней комнаты. И вот они вдвоем стоят возле золотыхфигурок. Нэнси чувствовала: если вчерашний приход был данью любопытству илиинтересу, то сегодняшний — куда важнее. Это было уже явное намерение, пустьпока еще слабое, но в нем крылась готовность к дальнейшему.

Вернувшись сюда вместе с Генри, она связала таинство любви стаинством танца. И теперь, глядя на танцоров, она внезапно ощутила, что союздолжен быть заключен в ней самой, что он проложит путь совсем новому состоянию,возможно, столь же непохожему на ее любовь, сколь не походила она сегодняшняяна прошлогоднюю Нэнси. Все, что она могла сделать — еще глубже открыть себясебе самой; ах, если бы там, в глубине она оказалась такой же хорошей икрасивой, какой… какой считал ее Генри. Сможет ли она настолько поверить всебя?

Но прежде чем она успела собраться с мыслями, заговорилГенри.

— Вчера вечером ты видела, как можно предсказыватьсудьбу, — сказал он. — Карты, которые ты держала, это каналы,связывающие тебя и танец. Ты держишь их в руках и…

— Сначала расскажи о танце, — перебила она, —раз уж мы здесь Одни. Он ведь — больше, чем предсказание судьбы, правда? Почемукарты творят землю? Почему некоторые из них ты называешь Старшими Арканами? Этопросто название?

Он глубоко вздохнул, начал говорить, сбился и в отчаяниимахнул рукой.

— Ну как я смогу объяснить тебе то, что могутпредставить лишь немногие из моего народа? Я привел тебя сюда, я хотел, чтобыты оказалась здесь, но теперь ты просишь слишком многого. Нет для этого слов, аесли я все-таки попробую тебе объяснять, ты еще сочтешь меня таким жесумасшедшим, как та несчастная на дороге.

— С чего ты взял, что я считаю ее сумасшедшей?удивилась Нэнси — Разве тетя Сибил так отнеслась к ней? Ты должен постараться ирассказать мне, Генри, — если ты считаешь, что это важно. А иначе, суроводобавила она, подняв на него серьезный взгляд, — мне будет горько, потомувсе это окажется только фокусом.

Они стояли в двух шагах друг от друга. Глядя не на нее, а настол, Генри снова начал говорить.

— Тогда постарайся представить себе, — сказалон, — представь, что все сущее участвует в Великом танце — абсолютно все:электроны, клетки, все растущее и разрушающееся, все, что кажется живым, и все,что живым не кажется. Люди, звери, деревья и камни, все, что изменяется,поскольку в мире нет ничего неизменного. В этих изменениях и проявляется длянас вечный танец. Закон природы — это гармония, ритм танца, именно благодаряему одни вещи меняются быстрее, а другие медленнее. Мир представляется намбесконечно многообразным, люди любят и ненавидят, возникают и гибнут города инароды, вращаются зримые и незримые шестерни, маленькие колеса и огромныегалактики, бьются сердца, работает мозг, человек ходит на двух ногах, а горыимеют корни в земле — все это происходит лишь потому, что оно есть в танце. Атого, чего нет в танце, не существует вовсе. Представь это, постарайся охватитьвесь мир и найди его здесь, на столе.

Она не отвечала, и после долгой паузы он заговорил снова.

— Здесь содержится все знание мира. Наша наукаразгадывает его шаг за шагом. А танец всегда — само совершенство, и ничем инымбыть не может. Ему неведомы радость или скорбь; это чистое движение, быстрое,как свет, и медленное, как разрушение каменного надгробья в джунглях. Если тыплачешь, то лишь потому, что это ритм танца сложился так; если смеешься, значит,какое-то радостное па требует этого, и твоя воля здесь совершенно ни при чем.Если что-то болит, танец изменяет тебя, если ты здорова — танец несет тебя.Медицина тоже танец. Закон, религия, музыка, поэзия — все это только способы,которыми мы объясняем самим себе малейшие перемещения. Мы даже можем успетьпонять их смысл, но в следующий миг они уже исчезают в этом никогда неповторяющемся процессе. О Нэнси, постарайся увидеть это! А большего нам и недано: только увидеть часть танца в ту малую долю времени, пока мы еще живы!

Казалось, сам танец прекратил свое вечное движение в Нэнси,так неподвижна была ее легкая фигурка, так впитывала она странные слова, непроронив ни вздоха, а перед ее глазами продолжали свои бесконечные пируэтымаленькие отображения великого мироздания.

— Но однажды, — продолжал Генри, — одниговорят, в Египте, задолго до того, как фараон услышал о Юсуфе бен Иакове,другие — в Европе, когда раввины в грезах шептали за стенами геттонепроизносимые слова, третьи вспоминают о тайном учении, которое Церковьобъявила колдовством, — однажды танцор заговорил о танце, но не словами, аобразами; однажды некое сознание постигло танец до семьдесят восьмой степени иобрело не только знание, но и путь к его достижению. Дальше ритм самого танцатворил, преобразовывал естество этого человека в соответствии с гармонией,изначально существующей в каждом, создавая свою собственную летопись. Такявились на свет золотые фигурки. Мы и предположить не можем, кем был этотчеловек, не знаем, как сделал он все это, но с тех пор фигурки странствовали стаборами цыган по всему миру, пока не оказались здесь. Здесь они пока иостаются.

Нэнси слабо шевельнулась, и Генри тотчас же смолк. Ейобязательно надо было показать, что она понимает, о чем говорит Генри. Дажеголос ее изменился, когда она с усилием произнесла:

— Значит, смотреть на них — все равно что наблюдатьмировое движение? Это то, что происходит сейчас — непосредственно сейчас — инигде не может быть ничего, что не происходило бы здесь?

Он указал на стол.

— Это — настоящее, — сказал он, — и тольконастоящее, но даже оно изменяется прежде, чем его можно узнать.

— Однако ты говорил, — ответила она, — чтотот неизвестный мог узнавать. Как ему это удавалось? И почему фигурки именнотакие, а не другие?

— Нужен еще один провидец, чтобы объяснить это, —ответил Генри. — И этому провидцу придется проникнуть за форму символов,увидеть их изнутри.

Ты понимаешь, в чем тут дело, Нэнси? Иногда там, где непройти одному, можно пройти вдвоем. Подумай об этом, и еще о том, сколько можноувидеть и сделать изнутри танца, если так много можно увидеть снаружи. Пока мызнаем только, что образов двадцать один и ноль, четыре на четыре и четыре подесять. Несомненно, сами эти цифры очень важны для соответствующего знания, нои их тайна тоже кроется где-то внутри танца.

— Но ты ведь, наверное, изучил сами изображения? —спросила она.

— Видимо, изображения нужны, во-первых, как некиепервоэлементы, порождающие бесконечное число комбинаций, а во-вторых, для того,чтобы можно было хоть как-то представить себе танец. Должно же быть что-то, чтоможно видеть, по чему можно читать мировое движение… Думаю, для этого они ипредназначались, но даже такое понимание со временем было утрачено — возможно,потому, что карты оказались разлученными со своими золотыми образами, словноребенок, который без матери оказался в чужой стране и так и не узнал родногоязыка, своего естественного наследия.