Калейдоскоп. Расходные материалы - Сергей Кузнецов

– Это Дьявол, а не Бог, – говорит Орельен.

– Какая разница! – раздраженно говорит Серж. – Вы что, не понимаете? И Бог, и Дьявол, и все ангелы с демонами вместе – они все умерли! Никого не осталось, все, c’est fini! Некому молиться, некого проклинать!

Сейчас его акцент особенно заметен.

– Кончайте орать, – говорит Томми. – Выходить скоро, дайте посидеть спокойно.

С последними лучами солнца Орельен и Сэм выскальзывают из блиндажа. Серый туман стелется над взопревшей землей. Окопы заполнены им, словно горная дорога, тонущая в облаках: уже в метре ничего не видно. Орельен и Сэм исчезают, едва слышен шорох удаляющихся шагов, потом стихает и он.

– Первым в караул идет Грег, – командует Томми. – Я сменю.

Прихватив винтовку, Грег выходит из блиндажа. Мы вытягиваемся на нарах и пытаемся уснуть. Дай Бог, вчерашние кошмары не вернутся к нам.

Теперь Грег хорошо слышит шум, о котором говорили Джеймс и Серж. Еле слышное шипение, слабый звук, довольно безобидный. Он сразу понимает: его товарищи неправильно определили направление – шум идет не с востока и не с запада, он одинаково слышен в любом месте, где бы Грег ни стоял. Даже странно: не может же источник звука быть одновременно везде?

Может, думает он, это всего-навсего ночные грызуны, мелкие зверьки, роющие норы в стенах окопов? Тогда все понятно – у шума много источников, а наложение звуковых волн создает иллюзию шипения, равномерно идущего со всех сторон.

Грег прикладывает ухо к стене окопа – звук должен усилиться, но этого не происходит. Гипотеза не сработала, ничего страшного. Это нормально для человека, который хочет посветить себя физике, – выдвигать гипотезы, проверять их и отклонять, если они не подтверждаются.

Представим себе один источник звука, думает Грег. Звук распространяется в пространстве и последовательно достигает нескольких наблюдателей, сначала того, что ближе, потом – следующего. Опросив наблюдателей, мы определим направление распространения звука. Эта схема не работает, если звук постоянен и неизменен, – но тогда второй наблюдатель зафиксирует затухание звука, меньшую громкость.

В нашем случае, думает Грег, этого не происходит. Значит, мы должны признать, что звук заполняет пространство равномерно, как эфир в классической модели электродинамики. Впрочем, десять лет назад Эйнштейн предложил отказаться от эфира. Но как объяснить равномерное присутствие звука в любой точке пространства?

Тихое шипение. Кажется, усилилось за последний час. Или это только кажется?

Может, думает Грег, источник находится на таком большом расстоянии, что мы не замечаем изменения звука в силу несоразмерности масштаба. Скажем, в сотне километров отсюда работает какая-то огромная машина, и до нас доносится слабый отзвук ее шума.

Но что за машина может производить такой шум? Не проще ли предположить, что мы находимся в центре некоего всемирного кольца, некоей огромной сферы, порождающей вот этот ровный гул?

Когда война закончится, думает Грег, надо будет поставить точный эксперимент. Не может быть, чтобы этот звук был слышен только здесь. Наверняка удастся зафиксировать его и в лаборатории. А это будет означать…

Нет, постой, перебивает он себя, если звук слышен повсюду, почему люди веками его не замечали?

Наверное, чтобы услышать такой тихий звук, нужен контраст между бесконечными взрывами и обманчивой тишиной, таящей в себе еле слышное шипение.

Если бы не война, думает Грег, мы бы и сейчас не обратили внимания на эти звуковые волны.

Уже наступила полночь, из блиндажа выбирается Томми и спрашивает:

– А что Сэм и Орельен?

И Грег понимает: их товарищи так и не вернулись.

Утром никто не рассказывает снов. От Сэма и Орельена нет вестей, и это значит – в роще действительно засели немцы. В полевой бинокль Томми рассматривает пылающие кроны – никаких признаков жизни. Видать, боши окопались и ждут нашего появления. Было бы разумно вернуться назад, к своим – но никто из нас не думает о возвращении, жажда мести стучит в наших сердцах. Если будем действовать быстро, застанем немцев врасплох. Мы обрушимся на них, как бич Бога, сметем с лица земли, уничтожим как крыс.

Примкнув штыки, гуськом мы петляем по лабиринту. Вчера здесь шли наши товарищи, а сегодня идем мы, чтобы отомстить. Окопы тонут в утреннем тумане, шаги звучат глухо, жижа хлюпает под ногами. Воздух удушлив, серный запах кружит голову. Кажется, мы идем много часов – нас по-прежнему окружает утренний сумрак, солнца не видно, в небе какое-то тусклое пятно – похоже, оно замерло, будто его притормозил какой-то новый Иисус Навин.

– Не останавливаемся, – командует Томми, – не останавливаемся!

Со вчерашнего утра у нас во рту ни крошки. Животы подводит от голода. Мы заставляем себя думать, что там, в немецких окопах, полно еды. Все знают – немцев снабжают куда лучше нас.

Сволочи. Тевтонские варвары. Сытые тевтонские варвары.

Ненависть кипит в наших сердцах.

Мы нашли их у самой опушки. Белый саван тумана укутывал неподвижные тела, словно одеяло.

Выпрыгнув из окопа, Томми и Серж бегут к убитым. Подняв винтовки, мы всматриваемся в серую мглу, ожидая нападения.

Как это по-немецки: бросить мертвые тела как приманку!

Мы ловим каждый шорох, чтобы огнем прикрыть наших товарищей.

Вероятно, немцы чувствуют нашу решимость: ни единой ветки не колышется, все словно вымерло.

Через минуту Томми и Серж возвращаются.

– Мы должны прочесать рощу, – говорит Томми.

Голос его дрожит от ярости.

– Вы бы видели, что они сделали с Сэмом! – говорит Серж.

Мы снова в блиндаже. Похоже, мы потеряли счет времени: над окопами по-прежнему стелется туман, солнце так и не появилось, утренний сумрак сменился вечерним. Несколько раз мы прочесали рощу, но не встретили ни одного немца.

– Наверное, это лесные звери, – неуверенно говорит Грег, – волки или медведи… вы же видели Сэма?

Горло Сэма было разорвано, голова едва держалась на лоскуте кожи и кровавом, обнажившемся позвоночнике. Черты искажены гримасой боли, хорошо знакомой любому, кто закрывал глаза другу, заживо выпотрошенному осколком гранаты… гримасой боли и нечеловеческого ужаса.

– Медведи тут ни при чем, – говорит Томми, – это немецкий зазубренный штык. Мы же знаем, они специально такие делают!

Это правда: мы ненавидим зазубренные немецкие штыки. Если кто попадает к нам в руки с таким штыком, мы приканчиваем его этой же пилой. Чтобы знал.

– Вспомните Орельена, – продолжает Томми. – Его что, тоже медведь задрал?

Какой там медведь! Орельену одним ударом перерезали сонную артерию. Его мертвое лицо было спокойно; казалось, он даже доволен, что все кончилось именно так.