Большая охота на акул - Хантер С. Томпсон

– Господи, это же Килли! – толкнув меня локтем, прошептал Кардосо.

Я не ожидал его тут найти. Что ему было делать в тусклой комнатенке без окон в недрах пластмассового мотеля? Я остановился на пороге… и в комнате повисла мертвая тишина.

Собравшиеся без слов уставились на меня, и Кардосо позже сказал, он думал, на нас вот-вот нападут.

Вечеринки я не ожидал. Я ожидал найти частный номер, где был бы либо «Бадд» Стэннер, директор «Хид» по маркетингу, либо Джек Роуз, их пиарщик. Но ни того ни другого там не было. Я узнал только Жан-Клода, а потому в гробовой тишине поплелся туда, где он стоял, то есть к столу с хот-догами. Мы пожали друг другу руки, вибрируя от дискомфорта в этой странной атмосфере. С Килли я никогда не мог разобрать, понимает ли он, почему в таких ситуациях мне за него неловко.

Неделей раньше он как будто оскорбился, когда я улыбнулся, наблюдая за работой его рекламиста на чикагском автомобильном шоу, где они с О. Джей Симпсоном провели два дня, продавая «шевроле». Килли не видел в своем выступлении ничего смешного и не мог понять, что меня забавляет. Теперь, на этом мрачном, пропитавшемся пивом сборище коммивояжеров, мне пришло в голову, что ему, может, не по себе оттого, что на мне нет красного галстука и блейзера с медными пуговицами, как на большинстве присутствующих. Возможно, он стыдился показываться со мной рядом – я ведь тут своего рода чудик – и с Кардосо, который бродил по комнате в старушечьих очках и с широченной улыбкой, бормоча: «Господи, куда же нас занесло? Это, наверное, штаб-квартира Никсона».

Мы не задержались надолго. Я представил Кардосо как редактора Boston Globe, что породило некоторое оживление в рядах коммивояжеров: они знали цену рекламы – но цепочки у меня на туфлях, очевидно, снести не могли. Все лица напряглись, когда я потянулся за пивом – мне ведь ничего не предложили, а меня мучила жажда. Жан-Клод только стоял в своем блейзере и нервно улыбался. Уже в коридоре Кардосо расхохотался.

– Ну и сборище! Он-то что делает с этими задницами?

Я тряхнул головой. Меня давно уже перестала удивлять увлеченность, с какой рекламирует товар Килли, но что он очутился на акции с пивом и хот-догами? Это все равно что забрести на посиделки за кофе в какой-нибудь многоэтажке и застать там Жаклин Кеннеди-Онасис, с серьезным видом рекламирующую растворимый «Фолджерс».

На той стадии сбора материала в голове у меня все спуталось. Две недели герильи на рекламной колеснице войны Жан-Клода Килли довели меня почти до истерии. Началось все в Чикаго с простого очерка о французском спортсмене, превратившемся в культурного героя Америки, но к Бостону очерк разросся в череду доводящих до исступления схваток с директоратом пиарщиков.

Мне уже не нужно брать частное интервью у Жан-Клода. Свое мы уже отработали: наш четырехчасовой клинч закончился тем, что он заорал:

– Мы с тобой совершенно разные. Мы не одной породы! Ты не понимаешь! Ты никогда не смог бы того, что делаю я! Ты сидишь и улыбаешься, но не знаешь, каково это! Я устал. Устал! И мне теперь все равно – и внутри, и снаружи! Мне плевать, что я говорю, что делаю, но я должен продолжать. А через две недели я смогу уехать домой, тратить заработанные денежки.

В нем есть толика порядочности, возможно, даже юмора, но из-за реалий мира, в котором он теперь живет, к нему трудно относиться иначе, нежели с точки зрения чистой коммерции. Дрессировщики тащат его с одной запланированной встречи на другую, его время и приоритеты расфасованы согласно стоимости в рекламе и долларах, все его слова заранее отфильтрованы и запрограммированы. В нем нетрудно увидеть военнопленного, который покорно повторяет свое имя, звание и личный номер. И столь же послушно улыбается следователю мечтательной полуулыбкой, так как знает, что она бьет в самую точку, – ведь дрессировщики подсунули ему доказательства в сотне газетных вырезок. Улыбка превратилась в бренд, в фабричную марку. В ней сочетаются Джеймс Дин, Порфиро Рубироса и банковский клерк-подросток с верным планом, как присвоить денежки.

Килли излучает невинность и робкую ранимость, которую так старается преодолеть. Ему нравится имидж бесшабашного рубахи-парня, который он заработал как самый быстрый лыжник, но ностальгия – не его призвание. Реально же сегодня его интересует новая среда коммерции, мир Денежных Игр, где ничего не бывает бесплатно, а непрофессионалов называют лузерами. Мечтательная улыбка еще осталась, и Килли хватает ума ее ценить, но сумеет ли он сохранить ее через три года автомобильных шоу, пусть даже с гонорарами по сто тысяч долларов в год?

* * *

Начали мы в Чикаго в несусветную рань, когда меня вырвали из гостиничного ступора и потащили за угол на Мичиган-авеню, где исполнительный директор «Шевроле» Джон 3. ДеЛориан обращался к аудитории из семидесяти пяти автожурналистов на утренней пресс-конференции в бельэтаже «Континенталь-плаза». Помещение напоминало игорный зал в Талсе: узкое, заставленное длинными пластмассовыми столами, с импровизированным баром в дальнем конце, где отпускали кофе, «кровавые мэри» и сладкие булочки-улитки. Было утро первой недели чикагского автомобильного шоу, и «Шевроле» не останавливалась ни перед чем. За столом для почетных гостей бок о бок с ДеЛорианом сидели Жан-Клод Килли и герой футбола О. Джей Симпсон.

Был тут и менеджер Килли, высокий толстяк по имени Марк Мак-Кормак из Кливленда, специалист по богатым спортсменам и, вероятно, единственный человек на свете, знающий, сколько на самом деле у Килли денег. Цифры, разнящиеся от ста до пятисот тысяч в год, теряют смысл в контексте сегодняшних долгосрочных финансовых операций. Хороший юрист способен творить чудеса с шестизначным доходом, а, учитывая тонкие механизмы, доступные любому, кто может нанять лучших управляющих, финансовое положение Килли настолько умело запутано, что он сам его толком не понимает.

В некоторых случаях гонорар по крупному контракту – скажем, на полмиллиона долларов – на самом деле оказывается ежегодным окладом на протяжении пяти лет в двадцать тысяч с беспроцентной ссудой в четыреста тысяч, которая помещается на счет звезды и приносит от пяти до двадцати процентов в год – в зависимости от того, как он использует эти деньги. Основной капитал он тронуть не может, но четыреста тысяч в кубышке принесут тридцать тысяч в год, и финансовый управляющий, получающий за труды свои тридцать процентов, легко может эту сумму утроить.

Учитывая, какого рода собственность ему приходится защищать, Мак-Кормак взял себе право решать, кому позволят писать о его подопечном. И что самое подлое – ему это сходит с рук. Прямо перед нашим знакомством он зарубил журналиста из одного крупнотиражного мужского журнала, (Парень со временем все равно написал очень хорошую статью о Килли, даже не поговорив с ее героем.)

– Разумеется, вы проявите сдержанность, – сказал мне Мак-Кормак.

– В чем?

– Сами знаете, – он улыбнулся. – У Жан-Клода есть частная жизнь, и уверен, вам не захочется поставить в неловкое положение его или кого-то еще – вас самих, могу добавить, нарушив конфиденциальность.

– Ну… конечно нет, – ответил я, поднимая брови, дабы скрыть недоумение.