Илья Муромец и Сила небесная - Юрий Лигун

– Улыба, а чего ты такой зелёный? – спросил Неждан.

– Иди ты! – буркнул тот и вдруг опрометью бросился в густые заросли у забора, откуда тут же раздались звуки, похожие на рёв водопада.

Когда Улыба выбрался из кустов, он был уже не зелёным, а пунцовым от стыда.

– Стошнило малость, – конфузливо объяснил он друзьям. – Мы ж сапожники… У нас же работа сидячая… Не привыкшие мы к тряске…

– Бурушка, я же просил: полегоньку, в четверть скока, – укоризненно произнёс Илья, теребя бархатную гриву.

– О-го-го! – не моргнув глазом, ответил конь, и всем стало ясно, что приказа он не нарушил.

– А хотите шлем испробовать? – спросил Илья, чтобы разрядить обстановку. – На меня давеча дуб упал, так я даже не почувствовал.

– Не хотим! – быстро ответил Неждан. – Мне голова ещё сгодится. Нам, торговому люду, без головы – никак. Разве что Улыба примерит? Сапоги тачать много ума не надо: тесные разносятся, широкие ссядутся. Ну, сапожник, надевай шлем, а уж дуб, по старой дружбе, я тебе сыщу…

От такого предложения Улыба побледнел, словно показывая, как ловко он умеет менять краски, а Брыка сказал:

– Дай!

Илья достал из заплечного мешка шлем и протянул кузнецу. Тот взвесил его на руке, заглянул внутрь и одобрительно крякнул. Разговорчивый Неждан тут же перевёл, что хотел сказать неразговорчивый Брыка, заодно показывая свою недюжинную осведомлённость в оружейных делах:

– Добрый шелом! Пластины крепкие, клёпка гожая, бармица справная, яловец ладный…

Илья впервые услышал, что у его шлема есть какие-то бармица и яловец, но тут же догадался, что бармица – это железная сетка, защищающая шею, а яловец – ярко-красный флажок, прикреплённый к спице на верхушке.

– Слышь, Илюха, а что у тебя опричь шлема и меча имеется? – спросил Неждан.

– Щит!

– Мало! Ежели сзади наскочат, туго придётся. Надобно тебе доспехи раздобыть.

– Кольчуга… – подал голос Брыка и снова замолчал.

– Вот человек! Слово скажет, а два себе оставит, – буркнул Улыба, физиономия которого снова приобрела привычный цвет, то бишь стала коричнево-чёрной от въевшейся кожевенной краски. – Да говори ты толком: что за кольчуга и откудова?

– А чего тут говорить? Кольчуга она кольчуга и есть! Кабы не дырка на брюхе, ей бы цены не было…

– Небось, с покойника снял?

– Да не, с живого… И не снял, а на пять подков сменял.

– Это чё, для пятиногой лошади? – засмеялся Неждан.

– Зачем для пятиногой! Нормальная лошадь – четыре копыта и запаска в придачу. Была б проволока, я б её вмиг залатал.

– Кого, лошадь?

– Броню кольчатую!

– Так выкуй, – сказал Илья, – кто тебе мешает?

– Какой выкуй? Проволоку волочить надо. Я раз взялся, так все жилы потянул…

– Брыка, а давай я попробую.

Брыка хотел сказать «нет», потому что не любил пускать посторонних в кузню, но глянув на тяжёлые, налитые силой руки Ильи, коротко бросил:

– Пошли!

* * *

Дом Брыки стоял на краю села, только кузня стояла ещё дальше. Это было умно́, потому что Брыка работал с огнём: чуть не доглядишь – и пол-Карачарова как не бывало. А если кузня за околицей, то сгорит она единолично и никого с собой не прихватит…

Когда Брыка отворил двери, Илья из-за густой тьмы ничего не увидел, кроме выложенного кирпичом приямка, в котором тлели угли. Это был кузнечный горн для разогрева металла.

– Кажись, огонь погас, – разочарованно протянул Улыба.

– Эх ты, голова два уха, – улыбнулся Брыка, – в горн дунуть надо!

Подойдя к лавке у стены, кузнец потормошил кучу тряпья, оказавшуюся спящим помощником Молчаном. Тот сначала недовольно замычал, но потом вскочил и бросился к меху – специальному приспособлению с растягивающимися складчатыми стенками. Молчан наступил на верхнюю планку и резко качнул. Воздух с шипением пошёл в горн, и над ним взвилось жаркое пламя, залившее кузню красноватым светом. Молчан подбросил лопаткой угля, и не, переставая качать мех, пошевелил кочергой. Когда огненные языки начали подбираться к бревенчатому потолку с дырой для дыма, расторопный помощник выхватил из бадьи с водой прыскалку – швабру с липовым мочалом вместо поломойной тряпки – и помахал мокрыми лубяными полосками над горном. Угли сердито зашкварчали, наполняя кузню паром, зато огонь сразу понял, кто в доме хозяин, и стал вести себя потише.

Тем временем Брыка взял в руки изымало – длиннющие клещи – и, прихватив железный пруток, положил его в самый жар. Постепенно пруток начал краснеть и становиться как бы прозрачным. Вскоре на него стало больно смотреть, однако кузнец не спешил вынимать пруток из огня. Вместо этого он прикрепил к двум врытым в земляной пол столбам волочило – железную доску, продырявленную сужающимися отверстиями. Затем кузнец достал распиленное вдоль полено с толстыми верёвками по краям и подвесил его к железным крюкам на потолке.

Друзья молча следили за его действиями, ничего не понимая, но немногословный Брыка не торопился с объяснениями. Первым догадался Неждан, которому по торговым делам приходилось сталкиваться с разными диковинами:

– Это он качели повесил, чтоб ногами от доски толкаться и пруток через дырки тащить, пока нужная толстота не получится!

– Соображаешь! – похвалил его Брыка, а Илье бросил: – Садись в гойдалку!

Засим он ухватил изымалом размякший от жара белый пруток и приставил его к самой широкой дыре. Не дожидаясь команды, Молчан ударом молота заставил пруток высунуться с другой, более узкой стороны отверстия, где пруток стал заметно тоньше.

– Ну! – только и сказал Брыка, а Илья уже всё понял.

Ухватив клещами кончик прутка и оттолкнувшись ногами от железной доски, он взмыл на кузнечных качелях под самый потолок. За ним потянулась светящаяся металлическая нить. Даже не верилось, что короткий пруток вмиг сумел вытянуться на два аршина.

– Хорош! А я едва на палец сутягу вытянул, ну, проволоку, значит… Потому как огромадной силы эта сутяжная работа требует. Но коли так дело пойдёт, я до утра дыру залатаю.

– А большая дыра? – поинтересовался Улыба.

– Большая, – загрустил кузнец. – С репейный лист…

Вечер Илья провёл дома. Матушка соорудила праздничную трапезу, а батя по такому случаю достал из подполья бутылку вина, которую закупорил тридцать лет назад. Эту бутылку Иван Тимофеевич пообещал открыть на свадьбе сына, но сегодняшнее событие показалось ему сто крат важнее.

– И правильно! – поддержала мужа Ефросинья Ивановна. – Свадьба дело шаткое.