Коулун Тонг - Пол Теру

— Тогда просто пропустим по рюмочке, — заключил Чеп.

— Но не по одной! — вскричал мистер Хун.

Загул, другими словами. Стоит китайцу — любому китайцу — выпить две рюмки, он становится красным, как вареный рак, беспомощно разевает рот, часто дыша, — полное впечатление, что его удар хватил; опухшие глаза наливаются кровью, лицо страдальчески искажается. Вместо опьянения у китайцев начинается токсическая реакция: их печень не умеет перерабатывать алкоголь; не очень-то приятно смотреть, как они валятся под стол, точно отравленные, задыхаясь и держась за животы.

— Думаю, мы можем с вами встретиться и немного выпить, — сказал Чеп, воодушевленный памятными ему картинами гонконгского пьянства.

Если выпить чего-нибудь крепкого, пирушка надолго не затянется; когда мистер Хун согласился, Чеп со злорадством вообразил его валяющимся на боку под барной стойкой: красное распухшее лицо, на губах пенится блевотина, язык синий, из ушей бьет пар.

— Кстати, — заметил Чеп, — мама уже начинает нервничать из-за сделки.

— Когда пересечемся, я вас введу в курс дела. Если в Гонконге на твоем пути попадается человек, правильно употребляющий жаргонные словечки вроде «пересечемся», — знай: с ним надо держать ухо востро.

Мечтая поскорее разделаться с Хуном, бормоча: «Это в последний раз», Чеп приехал в отель «Риджент» заранее; его взгляд, скользнув по забитой судами гавани, уперся в крышу трамвайной станции «Пик», затем, оттолкнувшись от этой отправной точки, нашел пожарную часть и по кронам деревьев вычислил Альбион-коттедж. При виде своего дома Чепу стало как-то спокойнее.

Он не пожалел, что явился первым, — ему удалось увидеть, как плосколицый, слегка растерянный мистер Хун входит в бар отеля. Это позволило Чепу поглубже заглянуть в душу Хуна: оказывается, китаец человек нетерпеливый и не очень-то раскованный, а с официантами хамоват. Хун по-солдатски печатал шаг, по-офицерски задирал нос, словно ожидая, что перед ним все будут расступаться. Но люди не расступались, и Хун спотыкался, размахивал руками. Что это он держит?

— Вот и вы, — произнес Хун, заметив Чепа. Вместо улыбки у Хуна получился лишь алчный оскал.

Вытянувшись по стойке «смирно», слегка кивая головой, все с тем же видом голодного хищника он постучал сигаретой по корпусу своего мобильного телефона. Хун был в том же костюме, что и в «Толстячке», по-прежнему сверкал лейблом на рукаве. Рубашка новая, с характерными складками — ее только что вынули из коробки и, не отгладив, надели. Галстук завязан кое-как. Черные ботинки начищены.

— Вот и я, — отозвался Чеп, внимательно глядя на Хуна. Так, бывало, стоял навытяжку его отец; в клубах часто попадаются мужчины с подобной выправкой. Гонконг — не только деловой центр, но и военная база; отставников здесь предостаточно. Изучая осанку Хуна, Чеп пытался вспомнить: упоминал ли Хун хоть раз об армии?

— Как приятно увидеть вас вновь, — произнес Хун.

Стиснув зубы, он начал жать на кнопки своего телефона: энергично, мстительно, точно глаза выдавливал.

— Я рад, что вы начали без меня, — продолжал он.

Китаец овладел фальшивыми формальными любезностями английской речи, но разве это главное? Все равно он — настоящая змея, каждое его слово отравлено зловещим радушием.

В этой новой обстановке Чепу открылись грани характера Хуна, которые не были заметны раньше. Стало очевидно, что Хун — деревенщина. Так обстояло дело почти со всеми приезжими из Китая; оказавшись в Гонконге, особенно в барах пятизвездочных отелей, они выглядели комично. Человек, без труда сливающийся с толпой где-нибудь в Цим Шацзуй, здесь разом терялся. Как только Хун, постучав о телефон сигаретой, начал прикуривать, телефон запищал, но у Хуна не получилось ответить на звонок: неловко попытавшись переложить телефон в другую руку, он выронил сигарету. Официант проворно вставил сигарету на прежнее место между пальцами мистера Хуна; движения служителя, отмеченные высокомерным, замаскированным под учтивость самообладанием, еще сильнее оттеняли недотепистость Хуна.

— Извините, в этом зале курить не разрешается, — оповестил официант и удовлетворенно усмехнулся, когда мистер Хун с кислым видом загасил сигарету.

— Бренди, — буркнул мистер Хун.

Чеп внутренне просиял — для организма китайцев алкоголь всегда был ядом; ему хотелось увидеть, как Хун набычится, побагровеет и, наконец, начнет хрипеть. Бренди! В шесть вечера!

— Вы отдаете предпочтение какой-то конкретной марке, сэр?

— Лучший, — заявил Хун, выдав себя с потрохами, и все его позерство пошло прахом, ибо такое может ляпнуть лишь полный невежда. «Лучший»! Рисовка деревенского дурня!

Чеп улыбнулся, наконец-то ощутив чувство превосходства, а мистер Хун поддернул рукав рубашки, чтобы взглянуть на часы. Часы примитивные, пластмассовые, немногим лучше игрушки; ни один гонконгский китаец не стал бы на такой ерунде экономить. А Хун то и дело на них косился, невольно привлекая внимание к этой убогой поделке — этой «туфте», если выразиться словами Бетти.

Официант принес на подносе рюмку бренди.

— За ваше здоровье, — выпалил Хун, схватив ее.

Словно сгорая от жажды, он выпил рюмку залпом, и его глаза почти мгновенно остекленели. Он сощурился, язык у него начал заплетаться; в общем, не проведя в «Ридженте» и нескольких минут, он превратился в неотесанного простака.

От бренди лицо Хуна стало еще отвратительнее, и Чепу вновь бросилось в глаза его сходство с солдатом, с рядовым солдатом: все офицерское из его облика улетучилось. Бормоча под нос китайские названия цифр, он потыкал в кнопки своего телефона — послышались короткие гудки. Выругавшись, он огляделся по сторонам.

— Вы кого-то ждете? — спросил Чеп.

Он никогда еще не видел Хуна таким растерянным: конечно, здесь китаец был не в своей тарелке и, как всякий в подобном положении, нервно ерзал на стуле. Официант попытался обратиться к Хуну на кантонском диалекте, которого тот не понимал; тогда официант перешел на английский — Хун не разобрал, о чем речь; тогда официант уставился на Хуна с улыбкой, точно на незадачливую ученую собачку. В каком-нибудь сверхмодном месте, где снисходительные официанты, рассчитывая на чаевые, так и стелются перед клиентом, мистеру Хуну пришлось бы не столь солоно. Но, как и другие приезжие из Китая, мистер Хун до сих пор не усвоил, что путь к хорошей жизни в Гонконге вымощен щедрыми чаевыми. Покинутый на произвол судьбы, среди враждебно настроенных или безразличных официантов, мистер Хун выглядел настоящим растяпой, чего по неопытности не сознавал.

— Давайте-ка допьем и разойдемся, — предложил Чеп. — Я бы хотел пораньше лечь спать.

Расслышав в своем голосе просительные нотки, он разозлился на себя; также он с горечью осознал, что перед его мысленным взором уже возникла картина: мать, в халате и пушистых тапочках, сидит в тускло освещенной «зале», читает какую-то макулатуру и ждет его. «Я встречался с твоим другом мистером Хуном, большое спасибо, мама».