Коулун Тонг - Пол Теру

— Это курочки, — объявил Хун, когда принесли заказ. Официант поставил в центр стола шесть тарелок.

— А это — тоже курочки, — указал Чеп подбородком на женщин. — Гай дао — курятник. «Тук-тук-лавка», как у нас говорят.

Мэйпин смущенно прикрыла лицо ладонью. А Фу вскинула голову, проверяя, не услышал ли эту фразу Чепа кто-нибудь из посторонних. Хун снова начал сверлить Чепа своим беспощадным взглядом.

— Я здесь родился, — заявил Чеп. — Знаю, что, где и как.

По-кантонски Чеп знал с десяток слов и считал, что этого больше чем достаточно. Жил себе и жил в Гонконге безвыездно целых сорок три года — и лишь теперь, оглядываясь назад, начал кое в чем сомневаться. Китаец заставил Чепа с горечью задуматься о пролетевшей жизни — вот в чем худшее преступление мистера Хуна.

— Надеюсь, что вы проголодались, — сказал мистер Хун.

Все блюда он заказал, не советуясь ни с кем из сидящих за столом, — то есть нарушил этикет, известный даже Чепу, который ругал китайскую кухню и чурался подобных ресторанов. Но Хуну-то что? Женщины, при всей их красоте, — простые фабричные работницы, а Чеп — его пленник.

— Ножки кур, — сказал мистер Хун. — Ножки фениксов.

После этой фразы Чеп решил, что куска в рот не возьмет — даже прикидываться не станет, будто ест. Отказ от еды будет его протестом — пусть Хун подавится своей щедростью. Также Чеп решил остаться трезвым — назло мистеру Хуну, который от трезвого состояния ушел уже очень далеко. Китаец глупо улыбался, чуть ли не пуская слюнявые пузыри.

— Что смешного? — спросил мистер Хун у женщин.

Те продолжали хихикать и шушукаться; в их глазах застыл безумный страх.

— Сядьте рядом со мной, — обратился мистер Хун к А Фу. — Вот так. Несомненно, Мэйпин будет приятнее сидеть с Невиллом.

Чеп впал в ярость, но он понимал: возразить — значит навлечь на себя новые издевательства.

— Пусть возьмет и мою долю, — сказал Чеп, заметив, что Мэйпин начала поклевывать холодные закуски, запуская палочки в миски.

Будь Чеп сам себе хозяин, он бы заявил: «По мне, все это на еду даже не похоже; просто в голове не укладывается, как такое можно есть». Когда Мэйпин предложила ему попробовать, он отшатнулся, надеясь, что мистер Хун увидит его гадливую гримасу, и сказал:

— Да что вы, нет.

Губы мистера Хуна лоснились от коньяка. На вид он был совсем пьян: лицо багровое, расплывшееся, глаза какие-то вареные; злобно улыбаясь, он жевал с разинутым ртом. Чепу вспомнилось выражение жадности и безудержного голода, которое он прочел на лице Хуна в баре «Риджент-отеля». Точь-в-точь отчаявшийся крестьянин, который чудом перенесся из родной деревни в мир роскоши. В тот миг Хун не знал, что Чеп за ним наблюдает, а потому приоткрыл свое истинное лицо.

Хун заявил:

— Это первоклассные куриные ножки. Вы ими довольны?

Разговаривая с А Фу, он исследовал желтую куриную ножку: зажал ее палочками, как щипцами, и поднес к своим слезящимся глазам. Затем, уронив ее на тарелку, принялся раздирать на части.

— Наверно, да, — тихо проговорила А Фу срывающимся голоском.

— Вы ими абсолютно очарованы? — Хун разинул рот, чтобы откусить мяса, и стала видна его нижняя челюсть.

А Фу что-то прошептала Мэйпин, которая сказала:

— Она сказала, вы так хорошо говорите по-английски.

Хун наклонился над свисающей с тарелки куриной ножкой, обдирая с нее желтые чешуйки, выдергивая из стройной голени белые нитки сухожилий.

— В будущем мы и вас научим, — пообещал он, вонзая зубы в ножку.

«В будущем — после Передачи», — подразумевал Хун. После Сдачи по-китайски, назначенной на следующий год. Когда при Чепе заговаривали на эту ненавистную ему тему, он всегда заявлял: «Даже думать не желаю». А теперь вот сидит здесь, сам себя ненавидит и слушает, как китаец, обжираясь курицей, злорадно предвкушает Передачу.

— Столько людей приедет в Гонконг, — вставила Мэйпин. — Китайских людей.

Хун еще не дожевал мясо. Наклонившись к ножке, жадно вгрызаясь в нее, с трудом шевеля губами, к которым прилипли обрывки чешуйчатой кожицы, он тем не менее произнес:

— Это еще неизвестно.

— Они отнимут у нас работу, мы думаем, — продолжала Мэйпин.

Хун сурово глянул на нее, точно учитель, которому мешают разговоры на задней парте. Придерживая куриную ножку палочками, поставил ее вертикально.

— Так все говорят, — сообщила Мэйпин. — Потому что китайцы умные и хорошо обученные. И еще упрямые.

— А мы никудышные, — вставила А Фу, жуя печальным ртом.

Вместо ответа, Хун засунул куриную ножку в рот и дочиста обглодал. Выплюнув на тарелку хрящ, потянулся за второй ножкой.

— Не надо переживать, — сказал он и начал рвать ножку зубами. Его лицо сморщилось, глаза исчезли среди складок. — Мы вас обучим.

Тем временем А Фу осторожно сдирала крапчатую кожицу со своей куриной ножки. Мистер Хун, невнятно бурча, показал ей, как надо отделять кожу, и А Фу робко поблагодарила его.

Заметив, что она от него отодвинулась, Хун чуть ли не боднул ее головой и заявил:

— Я хочу съесть вашу ножку.

Чеп без удовольствия тянул пиво, косился на стол, на блюда с клейкой свининой и увядшим, размокшим салатом, черными овощами, серым бульоном, лиловым мясом. Горку желтой курятины на одном из блюд венчала отрубленная голова с выколотыми глазами и фестончатым гребешком, похожим на обрывок красной ткани.

Выставив локти в стороны, высунув синий язык, Хун запустил палочки в блюдо с желтым мясом и, работая ими как плоскогубцами, ухватил кусок куриной грудки. Надкусил, обнажив белое мясо под кожицей, принялся жевать, подавился, надул губы. И вновь, рыгнув, выплюнул объедки на стол.

— Это очень вкусно, потому что ее вздернули, — сказал он. — Умеете? Кусок веревки — связать ее, — он наглядно показал на пальцах, как душит и связывает курицу. — Как следует скрутите и подвесьте на несколько дней. Пусть сохнет на воздухе. Пусть просто висит.

Чеп отметил, что, рассказывая, китаец пускает слюни.

— Она становится нежной и ароматной.

Все еще обливаясь слюнями, Хун уставился в пространство перед собой и, по-видимому, узрел своими слезящимися глазами то, о чем рассказывал, — висящую в воздухе тварь с веревкой на шее, с безжизненно болтающейся головой. Вероятно, призрак вызывал у него самое настоящее возбуждение.

Чеп нахмурился. Да, китаец недаром сказал: «Я хочу съесть вашу ножку».

Чеп нетерпеливо забарабанил пальцами по столу. Его тоскливое безразличие рассеялось; теперь, слушая пьяные россказни о том, как связывают и подвешивают кур, он разозлился и насторожился.

— Скажите что-нибудь.