Имортист - Юрий Никитин

Машина, повинуясь указаниям Коваля, подползла к подъезду. Онвыскочил, быстро просканировал острым взглядом окрестности, а второйтелохранитель открыл дверцу с моей стороны.

– Ждите, – велел я. – Не думаю, что мне удастсязадержаться… надолго.

Выбравшись, в самом деле не обнаружил на лавочке привычно перемывающихкости проходящим старушек, как я и сказал Ковалю – прохладно, понабегут, когдасолнце сдвинется на эту сторону дома. Однако шикарную машину уже заметили откафе напротив, да и в окно кто-нибудь посмотрит. Так что мой визит к замужнейженщине в отсутствие ее мужа незамеченным не пройдет, не пройдет…

У подъезда крупный мужчина с невыразительным взглядом открылпередо мной дверь. Понятно, охрана в машине сопровождения успела сюда раньше.Когда я миновал предбанник и прошел, поздоровавшись, мимо консьержки, возлелифта ждали двое мужчин, один с небольшим чемоданчиком в руках, молчаливый и сбесстрастным лицом, а второй, огромный, как гора, молча придержал подрагивающиедверцы. Я буркнул «спасибо», вошел, за мной проскользнул человек с чемоданчикоми встал у стены. Я отвернулся к дверям, надо привыкать к виду ядерногочемоданчика, его стараются носить за пределами моего зрения, хотя всегда чутьли не на расстоянии вытянутой руки, но сейчас, на случай, вдруг да застряну влифте, а в это время сообщат о начале ядерной атаки на Россию…

Этажи ползли медленно, неторопливо, офицер с чемоданчиком,похоже, старается не дышать вовсе, дабы не мешать моим государственным мыслям,я же тупо и абсолютно бездумно дожидался, когда последует толчок, полвздрогнет, двери разойдутся в стороны, а я выйду на площадку, где квартираединственной на свете женщины, которую люблю.

Таня открыла по первому же звонку, лицо испуганное, глазарасширились.

– Бравлин!.. Тебе же нельзя!

Я вошел, закрыл дверь, ноздри уловили запах ее кожи, ни начто не похожий. У меня, как у зверя, обоняние в определенных случаяхобостряется до остроты, немыслимой даже для зверя.

– Мне все можно, – ответил я.

– Но ты же теперь президент! Что ты творишь? Вообще, намнадо прекращать все это…

– Что? – спросил я.

Она отвела взгляд в сторону.

– Ну… что мы делаем. Такое… не для президента!

Она выглядела как никогда грустной и растерянной. Я обнялее, она тут же прильнула, сердце мое затрепетало совсем не по-мужски, а в грудиразлилась тоска.

– Я не просто президент… – ответил я. – Танюша, почемуя не могу тебя забрать прямо сейчас?

Она с трудом отстранилась, я сам видел, ей трудноотодвинуться, щеки красные, глаза блестят влажно, а нос уже чуточку распух.

– Потому что… так нельзя!

Таня торопливо выложила на стол содержимое косметички,появилось на свет зеркальце, Таня наклонилась к нему, всматриваясь, то липодправить помаду, то ли подвести ресницы. Лицо стало серьезное,сосредоточенное.

– Не смотри, – сказала вдруг, не оборачиваясь.

– Почему?

– Просто не люблю. Стесняюсь, патамучто!

– Ух ты, – сказал я, – бедолага… Кстати, тысупруга президента банка, а у него, как я полагаю, целый штат не толькодокторов, так здесь врачей называют, но и специалистов по всей этой трехомудии.

Когда она открывает сумочку с косметикой, у меня всегдапоявляется желание связать ей руки. Хотя, конечно, косметика в абсолютномбольшинстве женщину украшает, кто спорит. Предыдущая моя подружка, Констанция,если бы не пользовалась косметикой, гм… У нее землистая кожа, серо-желтыйоттенок, к тому же с крупными порами, а после того, как накладывала первыйслой, кожа становилась изумительно ровного золотистого цвета, нежная ишелковистая на ощупь. А уж потом Констанция рисовала на этой поверхностивсякое-разное, подводила и удлиняла ресницы, добавляла румяна на скулах,приглушала, оттеняла…

…но у Тани кожа и так нежнейшая, детская, словно Танявыросла в деревне на парном молоке и свежем твороге, чистом воздухе и румяныхяблоках, и когда тоже накладывает первый слой крема, а потом рисует – у нееполучается яркая красивая женщина, но теряется прежняя очаровательная юнаядевушка.

Это меня и злило, ибо с Констанцией все просто: безкосметики – страшила, с косметикой – красавица, а Таня просто из однойкрасавицы – юной и чистой девушки, бесподобной по редкой чистоте и прелести,превращается в блестящую красавицу, которых, увы, миллионы. Совместить то идругое не удается, это просто невозможно. Наверное, в облике накрашеннойкрасотки она ярче и заметнее, зато без косметики видна ее юность, чистота, чтов наше время дороже любой красоты, которую можно купить за баксы, создать спомощью подтяжек, дерьмолифтинга, пластики, эпиляции, силикона, золотых нитей ипрочей-прочей дряни, с мужской точки зрения, которым непонятны страдания женщинпо поводу еще одной появившейся морщинки или седого волоса.

Я взглянул на часы, повел ее в комнату, усадил на диван.

– Твой муж все еще работает там же в банке?

На миг возникло опасение, не уловит ли она по моему тону,что с ее мужем связано нечто нехорошее. Таня всегда отличалась невероятной,просто сверхчеловеческой чуткостью. Мне показалось, что она насторожилась,однако лишь вздохнула и отвела взгляд. Наша культура выдает иногда странныезигзаги: при всей сексуальной свободе, когда обнаженная женщина на улице уже ненарушение, сейчас эти раскрепощенные эксгибиционистки скорее выполняют ту жефункцию на улице, что и букеты свежих цветов, фонтаны или гирлянды воздушныхшариков, однако… в семейном плане Таня удивительно старомодна. Ее прабабушкапришла бы в ужас, узнав, что ее правнучка преспокойно занимается сексом смужем, его приятелями, боссом, коллегами, а если троллейбус долго простоит впробке, то и с кем-то из молодых парней в салоне, однако к собственно семейнымценностям относится со священным трепетом, исполняет их истово, как вкаком-нибудь девятнадцатом веке, чтит родителей и мужа, а также родителей мужа,полностью отдается семье, единственной дочурке и жаждет завести детеймного-много, чтобы сидеть возле них клухой и всем вытирать носы. Она инстинктивнодержится за эту единственную твердыню, цепляется за нее обеими руками, ибо весьмир если и сошел с ума, то эти ценности – единственная опора в таком урагане.

– Н-нет, – ответила она с запинкой, – егоповысили… Сильно повысили, судя по тому, что за ним теперь приезжают на бентли.

– Ого, – удивился я. – Даже не на шестисотом?

Она наморщила носик.

– Шестисотые – это ширпотреб! На них ездит народ попроще,рангом намного ниже. Бентли – это пропуск в элиту.

– Гордится?

– Доволен, – ответила она уже сдержаннее. – Ноработы, судя по всему, очень много. Бравлин, я понимаю, что ты хочешь сказать…Если теперь вот с высоты нашего опыта, моего опыта, то мне вообще не стоиловыходить замуж!.. Но откуда я могла знать, что встречу тебя? Да и к тому жетогда у меня не было бы такой чудесной дочурки… Нет, я не могу сказать, что уменя плохо, у меня как раз такая жизнь, что все подруги умирают от зависти!..Муж у меня красивый и умный, мне ни в чем не перечит, мои желания не стесняет,а мои поступки… не ограничивает. И потому я ему верна… да, верна в том забытомсмысле, что не предам. А то, что я…