Мюонное нейтрино, пролетевшее сквозь наши сердца - Анастасия Евстюхина

– та отвечала односложно, не поднимая головы от своего блокнота с рисунками.

Под ее пальцами заплетались замысловатые узоры, растекались запредельные пространства, зарастая местами ряской мелкой штриховки. Отделяя свет от тьмы, создавала она черно-белую вселенную.

Люся восхищенно вздыхала, заглядывая через плечо.

Тая млела в теплых лучах своего тщеславия.

Целоваться при ней Захар и Люся стеснялись. Оба. Это была их негласная договоренность: при ком угодно и где угодно, хоть в центре людной площади, хоть в зале суда, хоть в церкви. Но только – не при Тае. Не под прицелом этих круглых серых глаз, поцелованных бликами тусклого света.

– Мое общество точно вас не напрягает? – Тая откладывала блокнот и потягивалась.

– Нет, нет, что ты, – поспешно и будто бы чуть виновато отвечал за двоих Захар.

Тая все худела и бледнела; ее вес достиг знаковой черты в 50 килограммов, о чем она, конечно, не забыла оповестить участниц группы «Наши косточки».

Половодье смайликов, сердечек, восторженных междометий носило ее сдутое настроение, как дырявый пляжный мяч, не давая ему тонуть.

Люсе стало очевидно: с подругой что-то не так, но она не решалась спросить. Чувствовала: там запретная зона, высокое напряжение. «Не влезай – убьет».

Тая все время зябла; сидя на крыльце, она неизменно куталась в шерстяную шаль. Под глазами у нее нарисовались серые пятна, точно следы плохо смытой косметики, кожа высохла, поблекла, волосы потеряли блеск.

– Ты приболела?

– Я отлично себя чувствую. А что?

– Выглядишь не очень. Как будто бы ты устала… не спала… ну или простужена.

– Мне норм. И вообще… Я шикарна.

После этого разговора Тая перестала появляться у Люси без косметики. Она густо намазывалась тональным кремом – словно маску надевала, щедро ярчила губы, рисовала свои козырные смоки-айз.

Люся слишком переживала за подругу, чтобы молчать об этом с Захаром.

– Худая? Ну да, она худая.

– Тебе не кажется, что слишком?

– Так не жрет же ни черта. Я вчера ей печеньку предлагал, так она зыркнула на меня и аж попятилась, будто мертвяка увидела. Тараканы у нее, забей.

* * *

Люсиной сестре пришло время рожать – родители увезли ее на машине в город. Люсина мама попросила Таю пожить с Люсей в доме до их возвращения – все лучше, чем одной.

С виду отношения подруг остались такими же, как раньше, но что-то инородное, точно забытая булавка в платье, временами в них обнаруживалось. Люся замечала это, и ей становилось горько, она почти жалела о своем амурном преимуществе – она любила Таю и не хотела ее терять, хотя поведение подруги теперь часто отталкивало, а порой и пугало ее.

Они меньше говорили о чувствах, больше – о пустяках. Обнимались при каждой встрече, целовали друг друга в щеки, смеялись. Но даже в улыбках Таи проскальзывало иногда нечто мрачное, жуткое, мелькало, как тень, как хвост черной кометы, – Люсе всякий раз становилось не по себе.

Предложение родителей обрадовало ее.

Люся надеялась, что несколько дней под одной крышей сгладят все острые углы и вернут их отношениям былую близость, искренность.

Захар будет уходить по вечерам, а у них еще останется целая ночь.

Расчесать друг другу волосы, посекретничать, сидя на кровати, – все эти очаровательные бытовые подробности юной женской дружбы, как же они были сейчас нужны обеим.

– Здесь ты будешь спать.

Тая оглядела советскую тахту, выцветшую, но вполне еще крепкую, добротную, в одном месте ободранную котом, наверняка давно уже гуляющим по облакам и распугивающим амуров, а не воробьев возле мусорного бака.

Она вывалила вещи из принесенного пакета – все с неописуемым тонким девичьим запахом то ли мыла и духов, то ли зарождающейся женской судьбы: всякие маечки-шортики, сарафанчики, шарик для подмышек, бритву для ног. Длинные жемчужные бусы свесились с края тахты, закачались, заиграв мягкими бликами в оконном свете.

– Помогу тебе постелить. – Люся слегка сконфузилась, пытаясь прочесть эмоции на нарисованном Таином лице. – Тебе подходит? Если нет, я могу уступить свою.

– Нормально, – скатилось с красных губ.

Люся принесла аккуратно сложенное постиранное белье, расстелила простыню, принялась заправлять одеяло в пододеяльник.

Тая, следя за расторопными движениями подругиных рук, вдруг заметила – что-то сверкнуло на ее запястье.

– Новое украшение?

– Ну да…

– Подарили?

Вот зачем спрашивать?! Понятно же все.

Как будто нравится раз за разом причинять себе боль, убеждаясь.

Люся опустила голову.

– Ага. Захар ходил подрабатывать в магазин, когда приходила машина, ему заплатили.

«Захар, и вдруг грузчиком? Странно».

«Он хочет купить кое-кому подарок».

– Дай посмотреть, – Тая взяла цепочку двумя пальцами. Мелкие звенья рассыпали солнечные искорки. На узком Люсином запястье цепочка висела достаточно свободно. – Тоненькая такая.

– Золотая. Захар заказывал через знакомую. Она в ювелирном салоне работает.

Тая не отпускала подругину руку. Точно наглядеться не могла на простенький, елочкой, рисунок.

– Самая дешевая, наверное.

Золотая зато. Золотая! Этого не отнять.

Первый день самостоятельной жизни прошел в хлопотах: сварили суп, полили огород, подобрали по родительскому наказу упавшие яблоки, разложили на газетах. В комнате сразу будто потеплело, посветлело от них: гордо сиял бело-желтыми целыми боками этот щедрый дар холодной карельской земли, этот русский жемчуг.

К осени все дворы начинают пахнуть яблоками. Родной, узнаваемый, бунинский запах. Белый налив, самый ранний, сладкий, сочный – откусишь, аж пенится, – поспевает к августу во всякое лето, даже в червивое, как говорят старики, когда каждый день моросит и изредка лишь показывается солнце.

Через двор соседи за лето не приезжали ни разу (бабушка умерла, внуки уехали в Штаты), и яблоки покрывали двор сплошь, ступить нельзя было без того, чтобы не услышать под ногами крепкий треск их ломкой водянистой плоти.

И так грустно было смотреть из-за забора на эти яблоки, никому не нужные, постепенно буреющие, врастающие день за днем обратно, в землю, так и не подарив своих сильных пахучих соков.

На чужие яблоки не зарились – своих было невпроворот. Люсина мама пекла с ними и оладьи, и пироги, и компоты варила, закатывала банки. Разве только забредали в брошенные сады ребятишки из многодетной семьи – их было шестеро погодков, плохо одетые все, чумазые, но удивительно здоровые и выносливые, как большинство безнадзорных детей; яблоки ели, конечно, но все больше швырялись.

Свой урожай Люсина мама блюла – как бы не пропало ни яблочка. Не из скупости, нет, скорее из уважения к труду земли.

Разбитые яблоки по маминому наказу Люся и Тая обрéзали и убрали в холодильник.

Вечером пришли ребята и девочки – поиграли в карты, посмотрели фильм, разошлись, когда все всем надоело. Последним ушел, конечно, Захар. Они долго стояли с Люсей под крыльцом, и лампочка над входом не освещала, лишь слегка пудрила