Мюонное нейтрино, пролетевшее сквозь наши сердца - Анастасия Евстюхина

Ты хотя бы попыталась. Все правильно. Не извиняйся. Я ненавидела бы тебя, если бы мы поменялись ролями. У меня точно не хватило бы духу простить. И ты не обязана это делать. Я понимаю и не могу тебя осуждать…

* * *

Портреты Захара мельком видели многие ребята, но не сам Захар.

До него дошли слухи.

Искушение – эх, посмотреть бы! – грозилось перевесить сомнения «а вдруг не то подумают». Всякому лестно поглядеть на себя, устремившего задумчивый взгляд из картины вовне, подобно Пушкину Кипренского или Наполеону Гро. На себя, глядящего со стены девичьей спальни, наравне с надушенными типографской краской Джастином Бибером или Бастой.

Самодовольное любопытство снедало Захара: он караулил случай подпитать свою гордыню.

Каким-то вечером, когда молодежь жгла костер на берегу залива, Люся, сославшись на головную боль, рано ушла спать, и Захар, проводив ее, против обыкновения возвратился к остальным.

Пасмурное небо начинало тускнеть, вечер переходил в ночь; свет от костра трогал склоненные лица дрожащими полужидкими мазками. Кусты и кроны невысоких деревьев клубились темным дымом. Тучи расступились; их рваные края осветила, превратив в воздушное изысканное кружево, незримая луна.

Тая сидела, борясь со сном.

Наглая и несуразная надежда притаилась у нее в душе.

Надежда не пойми на что.

Люси нет, и что? Она появится завтра, ну или послезавтра, если совсем уж захворала. Что ты сделаешь за один вечер? Построишь из вредности глазки парню подруги? Глупо, блин. Кто ты сама будешь после этого? Не стыдно будет в зеркало смотреть, не? Да и плевать ему на тебя. Он твоих глазок и не заметит.

Но надежда – птица, пойманная сердцем, – заставляла сердце прыгать в груди.

Упрямая надежда.

Умирает последней, как говорят.

Или вообще не дохнет, зараза.

Хоть жги ее, залив скипидаром, хоть топи, привязав к ней дюжину кирпичей, хоть топчи берцами или руби катаной на мелкие кусочки!

Особенно если эта надежда – любовная.

Ребята потихоньку расходились. Сначала исчезали парочки, конечно же. Костер начал погасать, вместе с ним – разговоры, точно своим горением он их поддерживал – подливал в них красок.

Похолодало, воздух зарябил от мошкары, и следом за парочками начали расползаться одиночки.

Тая поднялась.

Сидеть дальше означало бы однозначно спалиться. Кроме Захара, возле слабо румянящегося краешками углей костровища остались только Серега и одна незнакомая девчонка.

Надежда в груди съежилась, превратившись в тугой неприятный комок, точно прогоревшая пластиковая бу– тылка.

Попрощавшись, Тая отправилась в сторону садоводства.

Шла она медленно.

Грустные и странные мысли тянули назад – будто Таю привязали к месту тонкими резиночками для плетения, и с каждым шагом они натягивались, сильнее, сильнее…

Тропинку окаймляли низкие колючие кусты дикого шиповника. Все лето они густо, сладко пахли, а теперь, в середине августа, покрылись россыпью плотных, продолговатых, темно-красных плодов.

Тая остановилась.

Невдалеке, за березовой кромкой редеющей рощи, – шоссе. Успеть насладиться тишиной, покуда не разрезал ее рокот проезжающей машины. Услышать шорох падающего листа, сломавшегося под подошвой прутика, – побыть с лесом наедине.

Хотя бы с таким лесом – курортным, заставленным скамеечками и фонарями, беспощадно раскроенным дорожками, стадионами, отелями. Откуда-то слышалась приглушенная музыка и тянуло шашлыками. За деревьями мерцали золотые квадратики окон садоводства.

Необыкновенно приятное, щекотное и нежное, как пузырьки лимонада, волнение охватило Таю.

В ажурном обрамлении расступившихся облаков таинственно и страстно сияла полная луна. Шипели чуть слышно, как оседающая мыльная пена, кроны деревьев…

Тая обернулась – ей почудились осторожные шаги.

Позади нее на тропинке кто-то стоял.

Присмотревшись, Тая узнала Захара.

Сердце трепыхнулось, зачастило, как всякий раз, когда они оказывались наедине.

Юноша приближался.

«Ну чего же ты стоишь?! Дура! Поворачивайся и иди! Гордо!»

«Нет… Стой… Вдруг он сейчас… Что-то скажет… Вдруг?..»

«Сама знаешь, что бывает “вдруг”! Иди! Твои неловкие попытки оказаться рядом, взгляды украдкой – выглядит это все, будто ты милостыню просишь! Иди!»

«Стой… Вдруг?..»

– Я провожу тебя? – произнес Захар.

Тая замерла.

Ее внутренний голос, только что взахлеб споривший сам с собой, оборвался на полуслове. Умолк одинокий сверчок во мху возле тропинки. Наступил момент абсолютной тишины – такой редкий погожей ночью в дачный сезон, удивительный – волшебный! Молчало пустое шоссе. Казалось, даже листья остановились, перестав шелестеть на теплом ветру.

Тая пожала плечами и пошла вперед; Захар последовал за нею, отставая на шаг.

Кроны деревьев вновь принялись шептаться за их спинами.

Молча они прошли вдоль шоссе до остановки, свернули к брезжущему окнами садоводству.

Молчание между ними вело себя словно теплое голодное существо; терлось о щеки, просило, требовало даже накормить его хоть какими-то словами.

Где-то бренчала гитара, брехал пес.

Слова мучительно сложно было придумать. Таина голова звенела от пустоты.

– Может, угостишь меня чаем? – спросил Захар, когда они свернули с главной аллеи садоводства в боковую, в конце которой жила Тая.

Почему-то ей показалось, что ему с трудом далась первая фраза.

– Зачем? – тут же выдала она, не успев подумать.

Что ты городишь, дура?!

Господи… ну почему, почему? Когда ты остаешься наедине с этим парнем, из твоей башки вышибает остатки мозгов!

– Ну… Чаю хочу. Пожрать че-нить. – Захар тоже, очевидно, ляпнул первое, что пришло в голову. Не ожидал он такой реакции от предположительно влюбленной девушки.

Тая не знала, что делать со свалившимся внезапно на голову счастьем.

Такое оно было большое и неудобное, как плюшевый медведь в человеческий рост – и бросить жалко, и ставить некуда.

Захар ведь еще никогда не напрашивался к ней на чай.

И родители очень кстати уехали. Не придется тратить драгоценные минуты внимания возлюбленного на неловкое молчание за столом с предками.

– Ладно! – выдохнула Тая. – Только у меня в коридоре лампочка перегорела, там можно стукнуться.

Вне себя от счастливого ужаса, она дольше обычного провозилась с ключом.

– Сезам сдох, – выдал Захар.

Тая фыркнула, скорее на автомате: самец вроде пошутил – надо смеяться.

Наконец дверь поддалась.

Перед тем как вступить в зловещий мрак коридора, оба застыли в нерешительности.

– Ты иди первая, – сказал Захар, – а потом позови меня, только когда пройдешь.

– Лучше вместе идти, рядом, там просто стоит всякое, – робко возразила Тая. – Мой все-таки дом, я знаю, где что.

– И я разберусь. Ты сначала иди. Я… Я боюсь столкнуться с тобой в темноте.

Последняя фраза показалась Тае очень уж странной, но она ничего не сказала.

«Такой непонятный человек! Черт его разберет. Себе на уме. Вроде бы что такого? Ну подумаешь, слегка соприкоснуться в темноте рукавами – ничего особенного! Да даже пусть лбами – чего страшного? – шишки будут, да и все».

«Не все! Неужели не понимаешь? Ему