Разоблачение - Кэрол Берг

– Ты хочешь посвятить свою жизнь святому Долгару?

– Я не живу своей жизнью, – ответил я. – Но я привык быть один, – возможно, монашеская жизнь подойдет мне. В последнее время меня тянет к Долгару, и я много слышал о его жрецах и той пользе, которую они приносят.

Жрец был стар, его кожа совсем сморщилась и потемнела, он с сомнением покачал бритой головой:

– В монашеской жизни много трудностей. Служение. Отсутствие удовольствий. Молодые люди вроде тебя… образованные, если судить по твоей речи… знавшие лучшие дни… Уж и не знаю, сможешь ли ты по-настоящему работать. – Судя по всему, у него было очень плохое зрение.

Первый час я терпел его наставления, предостережения, бесконечные вопросы о моих предках и их богах. Похоже, ему нечем было заняться в этой гробнице. После двух часов я стал подумывать о каком-нибудь заклинании, которое могло бы прервать поток его речей, но все-таки не стал ничего предпринимать. Только когда прошло три часа, а он ни словом не намекнул о местонахождении монастыря, все еще задавая мне вопросы о месте, дне, часе и минуте моего рождения, необходимых ему для составления моего гороскопа, и о моей готовности отказаться от мяса, женщин, мытья и науки, для того чтобы присоединиться к его братьям, я начал терять терпение. Я предложил ему пройти со мной в пивную, чтобы подробнее обсудить все. Мы не пошли к Фейдору. Мы нашли другое место, забитое народом и бочонками эля. Их содержимого хватило для утоления жажды человека, способного говорить часами и не сказать ничего. Я узнал то, что хотел.

Я провел ночь в пшеничном поле, отсыпаясь после чрезмерного количества пива и двухдневного перехода. Потом встал и пошел вверх по крутому склону в сторону монастыря. На вершине холма, засаженного деревьями, сверкало под солнцем серое каменное сооружение. На террасах были разбиты огороды, кое-где узнавались растения вроде лука и картофеля, но в основном здесь росли буйные травы. Размеры постройки впечатляли: три этажа огромных каменных блоков, толстая стена, железные ворота, башни на углах. Однако это здание не было крепостью. Каменные внешние стены уже давно не чинили, несмотря на то что корни и усики лиан почти совсем разрушили их в некоторых местах – каменная крошка кучками лежала на земле.

Никто не вышел, когда я позвонил в колокол. Немного подождав, я толкнул ржавые ворота и вошел в заброшенный двор, когда-то вымощенный кирпичами. Повсюду буйно разрастались сорняки. У внутренней стены пестрели садовые цветы, но зеленая лужайка между двором и самим зданием монастыря давно уже не подстригалась, трава торчала лохматыми кочками.

– Здравствуйте! – прокричал я, остановившись у колодца на середине двора. Никто не появился.

Я осмотрелся, никого не увидел ни на улице, ни в окнах, потом подошел к двери монастыря и толкнул ее. Я переходил из кельи в келью, пробираясь через обвалившиеся куски древних камней. Несмотря на простоту и строгость, принятые в подобных местах, окна, смотревшие в синие небеса Манганара, были потрясающе красивы. Тяжелые деревянные ставни, о которых заботились лучше, чем о внешних стенах, можно было плотно закрыть, чтобы оградить себя от холодного зимнего ветра с равнин. В одной комнате я обнаружил длинный стол со скамьями вдоль него. На стене висела полка с чашками и мисками. Но со всех стен свисали ажурные паутины, и никто не вышел на звук моих шагов. Монастырь был пуст.

Двойные двери в глубине трапезной вели на кухню с погасшими печами и пустыми столами. Рядом с трапезной я нашел комнату, в которой делали свечи и что-то шили из кожи. Повсюду валялись обрывки кож, виднелись лужицы воска и застывшего клея, столы были усеяны дохлыми мухами. В следующей комнате обнаружился длинный стол в темных пятнах и шкаф с разбитыми горшками. Сначала я решил, что это скрипторий, но когда я коснулся пальцами темных пятен на столешнице, то почувствовал не слова, а кровь, боль и смерть. Наверное, комната хирурга. С тяжелым сердцем я закончил осмотр первого этажа и направился к главной лестнице.

На следующем этаже я обнаружил пятьдесят крошечных комнаток, в нескольких из них на полу лежали тонкие соломенные подстилки, большая часть комнат была пуста. На третьем этаже оказались детские спальни. Два длинных помещения, несколько крошечных грязных матрасов На полу солома, у стены стол с корытом и кувшином В одном углу я нашел обгрызенную мышами тряпичную куклу, на тряпке было нарисовано смеющееся лицо. А на стенах… Я улыбнулся, несмотря на сжатое тисками сердце. На длинной стене сохранились сделанные углем рисунки рожицы и схематические человечки, солнце и деревья, страшноватого вида лошади и еще отпечатки множества маленьких ладошек. Прошли годы с тех пор, как здесь были дети.

Обессиленный бессмысленным путешествием, я встал у окна и долго смотрел на зеленые равнины Манганара, позволяя теплому ветру обдувать мое запыленное лицо. От открывающегося из окна вида захватывало дух. Плавные изгибы широкой реки сияли под солнцем. По обоим ее берегам в сторону города тянулись бескрайние поля пшеницы. А на западе виднелась темная полоса Императорской дороги, широкого ровного пути, ведущего из Загада в самое сердце Азахстана, а потом дальше на восток. Если дети, жившие в этих комнатах, не принадлежали миру, они хотя бы могли видеть, как он проходит мимо.

Я потерял его. Ни один ребенок уже не вернется в это место.

Три дня спустя я сидел у источника, на перекрестке, в тени длиннолистого дерева. Я пил чудесную холодную воду и пытался разобраться с несколькими проблемами: с деньгами, дальнейшими целями и тоской по дому.

С деньгами, поскольку мои несколько зенаров почти кончились, было бы глупо тратить остатки, не зная, куда я пойду и зачем. Когда я вернулся к гробнице, там уже никого не было. Старуха, следившая за лампами, заявила, что здесь уже лет десять нет никаких жрецов. Долгар проигрывает в популярности новым дерзийским богам. Я вернулся в переулок и не нашел там белого кинжала, а в пивной хозяйничал совсем другой человек. Я расспросил каждого в городе о Долгаре и его жрецах, никто ничего не знал. Я решил, что единственное, что мне остается, – отправиться обратно в Терину и попытаться снова взять след. И я отправился. Но, пройдя несколько лиг, я остановился. Я вдруг понял, что не найду там ни одного человека из тех, что указали мне дорогу в первый раз.

Что до моих целей, даже если я найду своего сына, что я смогу ему предложить? Жрец понял это. Я умел сражаться. Я жил этим. Я дышал этим. Каждый день своей жизни я оттачивал умение убивать. Что мое умение даст ребенку? Лучше ему остаться с неграмотным, но добрым жрецом, чем с человеком, постоянно общающимся с демонами.

Когда нет денег и цели, очень трудно противостоять тоске по дому. Несмотря на обиду, я мечтал о зелени и деревьях, дожде и тихих днях. Я не собирался снова покидать дом. Эззарианские Смотрители редко пересекали границы страны, даже когда их было много. Наша сила и наша жизнь тесно связаны с деревьями и холмами и с той работой, которой мы живем. Я должен быть дома, среди своих, узнать, что же все-таки произошло, – хотят они этого или нет. Хотя после Кол-Диата мне больше не снилось снов, меня преследовали воспоминания о поглощающей меня тьме. Я убедился, что должен изучить, исследовать, узнать самого себя, даже если для этого придется отдать себя в руки Каддока. Но я не мог вынести мысли о том, что по возвращении в Эззарию мне придется просто работать на полях, выслушивать советы Каддока и жить под одной крышей с женщиной, которую я больше не хотел знать. Безвыходное положение.