Газетчик - Александр Молчанов

Андрей машинально сунул руку в карман и достал пачку «Мальборо лайт». Странно, все эти часы, что он лежал на кровати и смотрел на рисунок на обоях, курить не хотелось. А теперь вот захотелось.

Андрей достал сигарету, сунул ее в угол рта и щелкнул зажигалкой. Дым обжег гортань, легкие наполнились сладким туманом. И тут Андрей почувствовал тревогу. Как будто теперь кто-то смотрел на него сзади. Он обернулся и увидел красный глазок под потолком. Это был светодиод противопожарной сигнализации. Он был как красный глаз инопланетного существа, которое подкрадывается сзади по потолку. Глаз подмигивал. Андрей смял сигарету и повернулся к окну.

Лупоглазый исчез.

Он получил от Андрея все, что ему было нужно, и ушел. Да, но теперь Андрей знал, что Нина жива и прячется где-то в поселке. Конечно, он не знал этого наверняка. Это было его предположение, гипотеза. Но пронизывающий взгляд Лупоглазого подтверждал верность этой гипотезы.

Теперь Андрей не мог и дальше отсиживаться здесь. Он знал, что Нине грозит опасность, и должен был найти ее раньше, чем Лупоглазый. Он не сомневался, что Лупоглазый теперь знает то же, что и он. Андрей должен был выйти из гостиницы прямо сейчас.

Он повернулся к двери. И тут раздался пронзительный вой. Сработала пожарная сигнализация.

Пшеницын, воровато оглядываясь, шел между сарайками. Это были весьма причудливые строения. Рядом с щелястым (чтобы продувал ветер и сушил дрова) дровяным сараем стоял металлический гараж, потом кладовка в форме египетской пирамиды, а рядом двухэтажная голубятня, покрытая толстым слоем голубиного помета.

Идемте играть в сарайки. В детстве они здесь играли в двенадцать палочек – что-то вроде пряток, когда игроки пытаются подобраться к доске, на которой лежат двенадцать палочек, и сбить их. Ведущий должен раньше увидеть игрока и застукать его – постучать длинной палкой по этой доске. Они могли играть в это днями напролет. Конечно, интереснее всего было быть игроком. Никто не любил быть ведущим.

Пшеницын подумал, что это очень странно и, наверное, кое-что говорит о национальном характере. Почему даже в детских играх они все хотели быть жертвами, а не охотниками? Может быть, потому, что охотник один, а жертв всегда много?

Пшеницын прошел мимо хлева, остро пахнущего навозом. Вдохнул этот терпкий запах полной грудью. Он любил запах навоза. Ему казалось, что это что-то вроде знака качества. Гарантия того, что воздух чистый, без примеси, без какой бы то ни было химии.

Пшеницын подошел к бане. Внутри горел свет. Окно было занавешено плотной тканью. Он дернул ручку предбанника. Дверь была открыта. Он вошел в предбанник. Закрыл дверь изнутри на крючок. Посмотрел на деревянную скамейку, на одежду, аккуратно сложенную в углу. Быстро разделся, сложил свою одежду тоже на скамейке. Потянул на себя дверь в парную.

Навстречу ему клубами повалил пар. И там, в этом пару, сидела на полке голая, горячая, мокрая Аня Трубникова.

Она ничего не сказала ему, только чуть заметно улыбнулась. Он подошел, протянул руку и положил ладонь ей на грудь. Грудь была горячей. Соски стояли торчком. Пшеницын обнял Аню и потянул ее на себя, прижал к себе всем телом. И она подалась, покорно прижалась в ответ.

Как будто обнимаешься с огнем. Этот огонь перешел в него. Он сам стал горячим, стал огнем. Он поцеловал Аню. Ее губки были маленькими и твердыми, как клювик птицы. Она отвечала на его поцелуй, но он чувствовал, что она хочет совсем другого. И он готов был дать ей это. Он положил ее на полок, поднял ей ноги и вошел в нее одним ударом. Она застонала.

– Да. Еще.

Они занимались любовью долго и исступленно, не в силах оторваться друг от друга.

Потом отдыхали, обессиленные. Потом Аня захотела еще, а Пшеницын уже не мог. Она помогала ему – сначала рукой, потом ртом. А он смотрел на ее спину, трогал ладонью ее мягкую, горячую кожу и хотел, чтобы это никогда не закончилось.

И вдруг он вспомнил. Вспомнил, что он видел в квартире Зуевых, когда залез в окно спальни Алексея и шел к двери.

Аня подняла голову и посмотрела на Пшеницына. Ее взгляд был обиженным.

– Что с тобой? Ты меня больше не хочешь?

– Извини, – пробормотал Пшеницын, – мне нужно идти. Я кое-что вспомнил.

– Что ты вспомнил?

– Не важно, по работе.

Пшеницын и Аня быстро окатились водой, смыв с себя засохшую мыльную пену и прилипшие листья от веников. Оба вышли в предбанник и молча оделись. Аня обиженно надула маленькие губки. Пшеницын обнял ее, но она отодвинулась.

– Не обижайся.

Она молчала. Это было плохо. Нельзя оставлять девушку в таком состоянии. Как Пшеницын ни торопился, он должен был успокоить Аню. Он схватил ее и прижал к себе.

– Посмотри на меня, – приказал он. Она посмотрела. – Ты меня любишь?

– А ты меня?

– Я-то тебя да, а вот ты меня?

– Я хочу, чтобы ты любил меня больше своей работы.

– Какая работа! – засмеялся Пшеницын. – К черту работу.

– Если к черту, тогда пойдем в кино.

– Ты же знаешь, что нам нельзя появляться вместе.

– Это меня так бесит!

– Хочешь похвастаться перед подружками своим парнем?

– А что, в этом есть что-то плохое? Все хотят.

– Всему свое время.

– Мне уже есть восемнадцать.

– Сначала окончи школу.

– Как долго ждать. Еще целых восемь месяцев.

– Быстро пролетят.

– Целая вечность. А потом мы поженимся?

Пшеницын думал недолго.

– Конечно.

– Правда?

Аня расцвела.

– Я тебе клянусь. Распишемся сразу после твоего выпускного. На следующий день.

– Круто. Я закажу себе белое платье.

– Вообще-то белое платье обычно носят невесты, которые сохранили невинность до свадьбы, – пошутил Пшеницын.

– Как же, сохранишь с вами, – сказала Аня, и в ее голосе появились нотки, которые Пшеницыну не понравились.

Он подумал, что никогда не женится на Ане. Заниматься с ней любовью в бане – это да, это ему нравилось. Но вот представить, что она живет вместе с ним, что она круглые сутки находится рядом, – этого он представить никак не мог.

Восемь месяцев – большой срок. За это время многое может случиться. Но нужно сделать так, чтобы она никому не рассказала об их отношениях. А значит, она должна быть довольна.

– Ладно, иди, – сказал Пшеницын и хлопнул ее по попке.

– Когда увидимся в следующий раз? – спросила Аня.

– В следующий банный день.

– Я такая грязнуля, – сказала Аня, – я готова мыться хоть каждый день.