Газетчик - Александр Молчанов

– Это все, что вы можете сказать? А что он за человек?

– Обычный. – Кораблев задумался. – Я не могу так сразу. Он… у него сложная ситуация дома. Отец пьет, насколько мне известно. Мать…

– Что мать?

– Она спортсменка. Были разговоры о том, что у нее… Я не знаю, вам что, нужны эти сплетни?

– Что за сплетни?

– Я сам только что стал жертвой глупой сплетни и теперь буду передавать чужие?

– Говорите, – требовательно сказал Пшеницын.

– Говорят, что у нее был роман с кем-то из коллег в администрации.

– Мальчик знал об этом?

– Не знаю. Дети склонны игнорировать информацию, которая их не касается.

– Мама завела любовника. Думаете, он будет игнорировать такую информацию?

– Это старая сплетня к тому же. Ей месяца четыре. Сейчас все забыто.

– Ладно. Что еще вы можете о нем сказать? Как общается с остальными?

– Нормально общается. Как другие сверстники. Болтают. Бегают курить за школу на перемене.

– Он тоже бегает?

– Они все бегают.

– А девочки?

– А что девочки?

– Есть у него подружка?

Кораблев снова задумался.

– Я не знаю.

– Эх вы, учителя. Инженеры человеческих душ. Смотрите на своих учеников и в упор их не видите.

– Это писатели.

– Что?

– Инженеры человеческих душ – это было сказано о писателях. Мы не инженеры.

– А кто же вы?

– Скорее акушеры.

– Акушеры?

– Да. Мы помогаем родиться личности. Человек – это еще не личность. Личностью он становится позже в результате постоянной духовной работы.

– Хреново помогаете.

Кораблев усмехнулся.

– Просто мы хреновые акушеры.

– Возьмите отгул на пару дней, – посоветовал Пшеницын, – пока здесь все не уляжется.

– Вы действительно думаете, что сможете убрать отсюда Пергамент?

– Не думаю, а смогу. Ей здесь не место. И она совершила серьезное преступление.

Кораблев покачал головой.

– Не стоит ее недооценивать. И не стоит недооценивать наше стадо. Ее будет защищать вся школа. Они скажут то, что она им прикажет сказать. Например, что я сам себя здесь запер. Или что это вы меня здесь заперли.

– Это мы еще посмотрим.

Пшеницын двинулся к двери.

– Да, вы спрашивали насчет Зуева, – сказал Кораблев.

– Да?

– Его сегодня не было в школе. С утра.

Головная боль пришла сразу, как будто ее включили. Как будто голову зажали в невидимые тиски и стали сжимать. Или как если бы взяли раскаленный прут и засунули ему прямо в мозг. Андрей смотрел на стену, на обои в зеленый цветочек, и ему стало казаться, что источник этой боли – эти самые обои. Захотелось встать, разбежаться и разбить голову об эту стену. Ему казалось, что только в этом случае он получит облегчение.

Андрей сел на кровати. И вдруг понял, что он действительно собирался сделать это – разбежаться и разбить голову о стену. Это показалось ему действительно хорошим решением.

Однако, сев, он слегка разогнал туман в своей голове. Теперь он думал о том, что в лучшем случае умрет. Но могло получиться так, что удар о стену не убьет его. Он останется в живых. Станет инвалидом. Сумасшедшим. Овощем. И что еще хуже – боль может остаться с ним навсегда.

Андрей снова лег и посмотрел на потолок. Это оказалось не легче, чем смотреть на стену. Потолок был кремового цвета и весь покрыт точками. Андрей не сразу понял, что это за точки, а когда понял, тошнота подкатила к горлу. Эти точки оставили мухи. Это были их испражнения. Потолок представлял собой мушиный туалет. Они прилетали сюда, делали свои дела и улетали дальше по своим делам. С учетом того, что мухи сами питались дерьмом, это было дерьмо, которое получалось при переработке дерьма. Дерьмо дерьма.

– Дерьмо дерьма, – сказал Андрей.

Вот что такое его жизнь. Дерьмо дерьма. Он снова сел на кровати. Он вдруг вспомнил, когда уже испытывал такую боль. Это было летом. Ему было десять или одиннадцать лет. Северное лето коварное. Удушливая жара может в течение одного часа смениться пронизывающей ветреной погодой. Особенно такая погода опасна для детей. Особенно для тех, кто любит купаться в реке. Если в уши попадает вода, достаточно одного порыва холодного ветра, чтобы начался отит. Это такая боль, от которой нет спасения. Боль усиливается ночью. Спать невозможно. Мама закапывала ему в ухо перекись водорода. Он лежал, слушал, как в ухе лопаются пузырьки, но боль не уходила. Кажется, она даже усиливалась. Под утро мама сделала компресс из водки. Это тоже не помогло. Ему казалось, что в его ухе тлеет уголек. К утру он прожег голову до середины и тлел где-то в затылке.

Утром мама отправила его в больницу. Он сидел в очереди к ухо-горло-носу и слушал, как за дверью плачет женщина. У нее была истерика. Она кричала, что она все это ненавидит, что она больше не может ковыряться в чужих ушах и носах, что она больше не может видеть этих грязных, глупых и больных людей. И она хотела бы, чтобы они все умерли.

Потом дверь открылась, и медсестра пригласила Андрея войти. Врач была молодая и очень красивая женщина. У нее были заплаканные глаза. Она вставила Андрею в ухо маленькую металлическую воронку и посмотрела внутрь через круглое зеркало с дыркой посередине, которое носила на голове. Она сказала, что у него в ухе огромная серная пробка, которая давит на перепонку. Она взяла огромный шприц, как в «Кавказской пленнице», ввела его в ухо Андрею и направила внутрь струю теплой воды. Пробка вылетела, и боль прекратилась мгновенно.

Андрей встал с кровати. Ему нужен был такой шприц, который вымоет к чертовой матери серную пробку, которая давит на его мозг. Это был хороший образ, подходящий. Андрей начал разрабатывать план. Конечно, сначала нужно выйти из гостиницы. Это было непросто, но возможно. Нужно просто сделать это необычным образом. Например, через окно. Андрей подошел к окну и выглянул. Второй этаж, за окном кусты. Можно прыгнуть, не рискуя переломать ноги.

И тут Андрей увидел его. Он стоял за кустами, на дороге. И смотрел прямо на Андрея. Мужчина в черном пальто и деловом костюме. Но сначала Андрей увидел не костюм, а его огромные глаза, которые смотрели прямо в глубь его мозга.

Как Пшеницын ни торопился, он все же задержался на пару минут в кабинете НВП, чтобы позвонить Соловьеву. Он коротко описал, что случилось в школе, и не утаил, какую роль во всем этом сыграла Людмила Ивановна Пергамент.

– Будут проблемы, – предупредил он начальника.