Красная планета - Глеб Шульпяков

Сашины догадки подобны поиску черных кошек в темной комнате, но попробуем нащупать хоть что-то – исходя из того, кому гибель мальчика была выгодна, например. Устранение царевича нейтрализовало Нагих, без главного козыря они выбывали из политической игры. Брошена тень на Годунова, теперь он вечный подозреваемый. Может быть, подсказка заключается в том, что Шуйский нарочно представил дело как несчастный случай, чтобы тем самым сыграть на стороне Бориса? Но против кого, кроме Нагих, он тогда выступил? Кого опасались и Нагие, и Годунов? Ответ прост: тех, кто после царевича ближе к трону.

Первая жена Грозного – Анастасия, мать царя Федора Иоанновича, в девичестве Захарьина – принадлежала к роду Романовых. Племянники Анастасии были двоюродными братьями царю Федору Иоанновичу и могли претендовать на престол по праву родства, а не свойства (как Годунов). В глазах русского мира право родства считалось преимущественным, а позиция Романовых, стало быть, наиболее выигрышной. Единственным, кто мог составить Романовым конкуренцию, – был царевич Димитрий, по крови даже Романовы не могли обойти сына самого Грозного. Смерть Димитрия в Угличе удачно расчищала им дорогу к трону. Теперь они ближе всех к власти. Кто и что бы ни стояли за исчезновением царевича, случай или убийцы, Годунов или Романовы – Романовы одни оставались в абсолютном выигрыше. Нагие же, обвиняя Годунова, неумышленно или по сговору лили воду на романовскую мельницу – например, в расчете на будущие царские милости, когда Романовы придут к власти и вернут Нагих в Кремль. Но Шуйский почему-то отказывает и Нагим, и Романовым. Царевич погиб от несчастного случая, утверждает он. Никто не виноват, тема закрыта.

Во всей этой истории есть одна фигура умолчания, и эта фигура – сам царевич. Когда происходит пьяная резня на дворе у Нагих, о нем словно забыто. Что стало с ребенком? Сколько он прожил, куда его дели? Никто из свидетелей этого “не видит”, а те, кто видел, – убиты. Сказано лишь, что царевича внесли в храм, а потом прибыла комиссия и его похоронили. Главные следственные действия (осмотр тела) не запротоколированы. Никто из официальных лиц мертвого тела царевича как будто вообще не видел.

Саша все отчетливее видит этих людей. Он словно был там, упустил только последний момент. Что-то отвлекло его, но что? Этого, сколько он ни силился, разглядеть не удается. Воображение угодливо закрывает картину другими сценами, ему кажется, еще минута – и кто-то из Нагих или Шуйских просто выйдет из той двери; что Огурец смотрит за ними с колокольни, а в прошлогодней листве поблескивает царевичева свайка. Как это далеко и как близко. Как легко, казалось, распутать узел, но стоило приблизиться, и ничего не ясно. Как во сне, чем легче распахивались двери в анфиладе, тем больше их становилось. Двор, разъяренные кровью люди. Крики, звон. Но дальше каждый сочиняет свою историю и с каждой такой историей реальность все меньше просвечивает сквозь сказку. Отличить одно от другого почти невозможно, вымысел вытесняет то, что было в реальности. Они и сами верят в то, о чем рассказывают. Таково первое правило лжесвидетеля – поверить в свою легенду.

Тот, кто первым попадает в поле зрения, вряд ли главный злодей, его надо искать среди второго ряда. Но как отделить “кривых” от “прямых”? Нет, только не Годунов. Человека, который сделал себя сам, человека нового времени, человека преждевременного – объявить злодеем слишком просто. При нем ведь было и всеобщее замирение, и первые вольности. “Начаша от скорби бывшия утешатися и тихо и безмятежно житии”. Уж если кто и предвосхитил Петра… и это после грозненских оргий… опора на свободное население… торговцы, ремесленники… средний класс. Нет, ненадежная опора. Даже по нашему времени – преждевременная. Требовал соблюсти все формальности. Для “выборного” царя, для того, кто неродовит, кто сделал себя сам и хочет укрепить новую, свою династию, главное – законность. Годунов заставляет бояр целовать крест, что они не будут “искать власти”, этот вечный страх нового человека. Чтобы никто и ни в чем не мог обвинить его, поэтому и следствие в Угличе, и дознание. Он как будто говорит боярам: вот, вот и вот. Но этим людям не важно, что случилось на самом деле. У каждого из них свой интерес, каждый принадлежит своей “фракции”. Те, годуновский кружок при Федоре Иоанновиче, с которыми он правил от царского имени – отвернулись от Годунова, как только он “выдвинулся”. Союзников больше нет, теперь вокруг одни конкуренты – хотя бы по праву прецедента. Годунов сам источник интриг против себя. Не вырезал с детьми и холопами, как было принято. Великодушие: пусть бывшие, но единомышленники. Действовал по обстоятельствам, не “роняя себя до мщения”, но выжидая случая, когда те начнут первыми, чтобы предъявить настоящее обвинение. Хитрил, лукавил. “Ни враг его кто наречет сего яко безумна”. Его стихия – контринтрига, встречная игра. Поэтому и вклады в монастыри, и новое строительство, и надписи на колокольне Ивана Великого. Выводил в свите сына, чтобы успеть приучить к мысли: вот новая династия, вот будущий царь; он будет хорош как я, он будет лучше меня. Но им не нужен лучший царь, им даже хороший не нужен, им нужен свой. Жестокий или слабоумный, паралитик или эпилептик, палач или святоша – своего мы принимаем любого, он от бога, а богу виднее.

Или Нагие? Во всяком случае, можно представить себе мотивы. Есть свидетельство, что утром в день гибели царевича Мишка Нагой ходил к Битяговскому просить людей на постройку гуляй-города для потехи Димитрия. Но получил отказ. Нет у меня людей, говорит Битяговский – не дам. Да и вообще, осточертели вы мне, “князья”. Все вам не хватает, все “дай денег”. Везде вам мерещится унижение вашего княжеского величия. А какие вы цари? Только мальчонка ваш – действительно весь в отца, звереныш. Битяговский уже докладывал в Москву об его снежных игрищах. Снеговик Бельский, снеговик Мстиславский, снеговик Годунов. Снегурочка Ирина. И сабелькой – р-раз! р-раз! Так, мол, обойдусь я с вами, когда на Москве царем сяду. На скотобойне торчит, не выгонишь, насмотрелся. И вот они бранятся. Угрозы, ругань. Убирайся, кричит Битяговский, ничего не получишь. И Нагого выталкивают. Эта годуновская собака – выдворяет царицына брата. Да кто он таков перед нами? Все это он рассказывает брату за обедом и ярится еще больше. Пьют одну, другую. Нет, пора кончать с этими тварями. Пора… Но тут раздаются крики. Убили! голосит баба. Уб-и-и-ли!!! Нагой вываливается на двор, влезает в седло. Княжий терем – вот он. На руках у няньки дергается окровавленный мальчик. И Нагой, хоть и пьяный, тут же соображает дело. Прячь его! Орет на бабу. В дом, быстро! Дура! Звони, Огурец, в свой колокол, время пришло, сейчас поквитаемся.

Или Шуйский? Аристократ “по отечеству”, князь, человек “великой породы”. Из немногих, чей род уцелел под опричниной. Из тех, кто умел приспособиться, умел прогнуться. Коренной восточно-русский, из Шуи. Прямой потомок суздальских князей и Калиты, Борис тут не соперник со своими темными татарскими предками. Тих, до времени угодлив. Предпочитает ждать. Качества, достойные сослужить службу умному – например, Годунову. Но Шуйский, если умен, то задним русским умом. Крепок родом и традицией, все остальное – народ, церковь, бог – не так уж важно. Берет терпением, может долго сносить обиду. Все, что ему нужно – род, – у него есть, это его камень и правда. Но, повторяет Саша, неумен. Тем годуновским, государственным, аналитическим умом, который нужен, чтобы элементарно просчитать последствия. Дальше собственного носа Шуйский не видит, большинство решений, которые он будет принимать во власти, будут хороши “сейчас”, но в будущем только усугубят Смуту. Он вообще суетлив и неосторожен, когда в игре, что губит любую интригу, особенно тонкую. Одна из первых ошибок партии Шуйских в “битве престолов” типична для этого клана – отодвинуть Годунова они попытались слишком рано и поспешно. Еще в 1587 году, когда царствовал Федор и его жена, царица Ирина (сестра Годунова), перенесла одно за другим несчастные роды. Тогда-то в партии Шуйских и родился замысел, как отодвинуть Бориса. Он изящен и, главное, обоснован. Раз царица бесплодна, во избежание династического кризиса следует миром просить царя “прияти второй брак, а царицу отпустити в иноческий чин”. Расчет понятен, Борис при троне, только пока его сестра при царе. Нет Ирины, нет и Годунова, а новую жену мы ему подберем, какую следует. Но прошение оскорбительно уже тем, что царица беременна и ждет из Англии опытную акушерку. Составители челобитной обвинены в измене и сосланы, а Шуйский спасен только тем, что воеводствует в Смоленске и к делу вроде как не относится. Но через четыре года Борис именно его отправит в Углич на следствие о гибели царевича. И тот свою лояльность докажет: Борис не виновен, мальчонка погиб в результате несчастного случая. Хотя кроме Нагих и Шуйского никто не знает доподлинно, что случилось в Угличе. Они могли вступить в сговор, о котором нам тоже ничего неизвестно. В игру могли включиться Романовы. Если мальчик выжил, его могли до времени спрятать, хотя бы в тот же Ярославль, куда примчался ночью брат Афанасий. Не потому ли 15 спустя, когда Шуйский пришел к власти, он с легкостью опроверг результаты собственного расследования, объявив миру, что мальчик был убит и сделали это люди Годунова? Не потому ли, что никакого мальчика не было?