О ком плачет Вереск - Ульяна Соболева

— Малая, если кто обидит, говори.

— Я без тебя справлюсь, Верзила. Нашелся мне рыцарь.

— Та нах ты мне сдалась, помахаться хочется.

— Вот и махайся со своими дружками.

Гордая, наглая, смелая. Ее гордость доводила его до точки кипения, до трясучки и до желания шваркнуть ее о стену. Заставить сломаться, согнуться, признать, что она слабее. Но рядом с ней он ощущал, что слабее он. В десятки раз, в тысячи… потому что один ее взгляд мог испортить ему настроение на весь день, а одна улыбка заставить чувствовать себя счастливым идиотом.

Роберто Грофа, сын одного из людей Аля, толкнул ее с лестницы в частном лицее, и на следующий день его нашли в парке с завязанными глазами и с раздробленными руками. Кто-то переехал их на мотоцикле. Дом Грофа сгорел дотла в пожаре сразу после того, как Роберто привезли из больницы. На месте особняка стоит красивый мраморный памятник с аркой в виде радуги и золотой плитой, подписанной каждым из членов клана. Никто и никогда не сказал вслух о том, как на самом деле погибли все члены семьи Грофа. Все молчали. Но это не значит, что не знали. Просто никто не хотел, чтобы его дом стал фундаментом для очередного памятника.

Джули обходили теперь десятой дорогой. С ней даже не разговаривали. Не сидели рядом. Не стояли рядом. Не дышали в ее сторону.

— У меня нет подруг. Они все шарахаются от меня.

— Зачем тебе подруги? Запомни, малая, друзей не существует. Тебя просто потребляют, пока ты им нужна в тот или иной отрезок твоей жизни.

— Ты тоже меня потребляешь?

— Я тебе не друг!

Потрепал Смерча за ушами и развалился на траве, глядя вверх в небо.

— А кто?

И правда, кто?

— Какая разница? Зачем вообще об этом думать?

Пожала худыми плечами.

— Вот тебе нет разницы, а я хочу дружить с другими детьми. Раньше у меня было много друзей. Саманта, Лесси, Сандра, а теперь они стараются держаться от меня подальше, а мальчишки…

Именно. Было. Не нужны они.

— Тебе надо дружить с мальчишками?

И снова эта злость. Вихрем, торнадо так, чтоб дух захватило. Адская ревность. Злая, черная. Ко всему, что прикасается к ней даже взглядом.

— Конечно. А какая разница? У меня есть друг. Лоренцо. Сын Франко. Он старше меня на год. Мы вместе сбегали с занятий.

Сдавил пальцами траву и выдернул с корнем. Какой еще к черту Лоренцо?

— Лоренцо красивый, он пишет стихи, у него дома маленький пони, и он пригласил меня в гости в эти выходные. Они устраивают пикник в честь его Дня рождения.

— И?

— В эти выходные мы не сможем выпустить Смерча.

Пикника не состоялось, Лоренцо упал с пони и сломал позвоночник. У пони под подковой оказался гвоздь.

Капо тогда долго бил старшего сына тростью. Так бил, что у него от боли темнело перед глазами, и он, сцепив зубы, смотрел в одну точку, а когда сломанная о его спину трость отлетела в разные стороны, Аль прорычал:

— Тебе пятнадцать! Пятнадцать, мать твою! И я из-за тебя уже уничтожил одну семью! Затыкать рот второй уже слишком! Ты кем вообразил себя? Богом? На хер уедешь отсюда. И если не образумишься, я тебя убью собственными руками. До смерти забью! Какого черта ты подставил мальчишку? Где взял деньги подкупить конюха? Откуда, мать твою, эта изощренная жестокость?

— Не важно.

— Важно! Этот человек был моим партнером! Это как-то связано с ней? С дочерью Микеля? Это она тебя настраивает? Ты бегаешь туда каждый чертов день!

Приподнялся на дрожащих ногах, еле переставляя их.

— Она здесь не при чем. Меня никто и никогда не настраивает. Я не радио. Я захотел — я сделал!

— Щенок!

Отец схватил его за вихры и дернул наверх, тряхнул несколько раз.

— Еще раз захочешь, я тебе голову откручу. А теперь вон отсюда. Чтоб глаза мои тебя не видели. В Америку, к дядьке. Он быстро тебе мозги вправит. И еще, — злобно посмотрел прямо в глаза, — про эту…забудь. Не пара она тебе. Даже для дружбы. Ее отец — шавка позорная, и рано или поздно я вышвырну его из клана.

— Когда она вырастет, я на ней женюсь.

— Она не вырастет, если ты не перестанешь о ней думать.

Их глаза встретились, и Сальва понял, о чем говорит отец. Еще было не время перечить. Еще было не время показывать клыки.

— Я уеду в Америку. Не трогай их.

Сицилия. Палермо. 2003 год

Ее посадили в яму, ту саму, в которой отец любил закрывать их в детстве. Посадили по его приказу. Ему нравилось смотреть на нее сверху вниз и ощущать свою власть, ощущать себя ее полновластным хозяином. И испытывать извращенное удовольствие от этого осознания. Еще никогда человек не был настолько беспомощен, как она в эту секунду.

Для всего мира ее больше нет. Для всего мира нет никого из ее проклятой, вонючей семейки, которая посмела возомнить себя неприкосновенными и думали избежать наказания.

Он видел на тот момент много жестокости, но та, с которой растерзали его семью, раздробила ему сердце. Мачеха умирала на его руках… Она умерла, а ее живот еще продолжал ходить ходуном… пока и там не стало тихо. Скорая не ехала очень долго. Как будто специально. Не ехали долбаные, сраные менты, которые появляются только тогда, когда не нужны. Рядом корчился в агонии дядя, и неподвижно лежали отец с Марко. Тогда Сальва думал, что все они мертвы и он остался один.

Не знал, кого выносить первого, кого хватать на руки, что делать? Он орал. Стоял там на дороге весь в крови и просто орал. Потом будет расследование, потом они выйдут на след Микеле… Но это было и идиоту понятно. Понятно, что это их рук дело, что это они слили информацию Ториче, и те решили уничтожить ди Мартелли, чтобы прийти к власти. А пока расстреливали его родных, он ласкал эту маленькую дрянь и чуть ли не выл от похоти и понимания, что не станет ее трахать сейчас… что сделает это позже. Когда женится на ней. Тогда он был зациклен на этой мысли. Назло всем, назло отцу, родне. Даже если его после этого вышвырнут из клана. Хотел ее себе. Хотел, чтобы ее живот раздуло от его семени, чтобы в ней были его дети. Хотел построить ей дом. Нет, не купить, а построить своими руками. Кирпич за кирпичом. Он мог бы ради неё рыть собственными когтями шахту и добывать золото.

Много раз потом Сальва будет спрашивать себя — любовь ли это, и столько же раз отвечать, что нет. Не любовь. Любовь созидает, творит, ваяет, а он разрушал. Ее, себя и все, что вокруг них. То светлое чувство уже давно раздавило кирпичами от рухнувшего, не выстроенного для нее дома.

Паук стоял над ямой, а потом спрыгнул вниз и с удовлетворением увидел, как Вереск отскочила назад, прижалась к стене, выложенной кирпичом, обхватив плечи худыми руками. На ней вечернее платье, залитое кровью, медовые волосы растрепаны по плечам, и один рукав сполз до самого локтя, обнажая нижнее белье.