О ком плачет Вереск - Ульяна Соболева

— У меня получилось дойти до середины коридора. Представляешь? Сам дошел!

Я смотрела на них со стороны, на то, как заботливо Сальва поправил одеяло, поднес чашку ко рту младшего брата и помог сделать несколько глотков. А потом его же… с автоматом в руках, испачканного кровью Косты. Но даже эта забота о брате оказалась обманчивой, стоило мне выйти в коридор, как он догнал меня и сшиб с ног, схватил за затылок и вынудил стать на колени. А потом подсунул руку мне в лицо.

— Обязательный ритуал при виде своего господина. Целуй.

— Иди к черту! — прошипела.

Сдавил мои волосы и ткнул лицом сильнее.

— Целуй, я сказал.

— Лучше целовать крыс или танцевать голой в снегу.

— Я обеспечу тебе или то, или другое.

Рывком поднял на ноги.

— Выбирай — снег или крысы? Или все же поцелуешь руку хозяина?

Я не верила, что он мне это говорит, не верила, что черные глаза смотрят на меня с таким издевательским триумфом и наслаждением собственной властью. Как раньше не видела, насколько он омерзительно жесток, насколько страшен и неуправляем?

— Тебе никогда не поставить меня колени и не сломать. Запомни! Никогда! И как только я смогу — я убью тебя!

— Я выберу сам.

И быстрым шагом пошел по коридору. Если бы я могла догнать и воткнуть ему нож в спину — я бы так и сделала. Под утро за мной пришли, и, вытащив из постели под перепуганные взгляды соседок, поволокли к машине прямо в ночнушке.

— Не надо! Куда вы меня тащите? Мне нужно одеться! Не надооооо!

А потом увидела его, надменно холодного, любующегося собой в большом зеркале, натягивающего перчатки, с перекинутым через руку пальто. Сел в машину, а меня затолкали на заднее сиденье.

— Куда…мы едем? — спросила дрожащим голосом, обхватив плечи руками.

— Я выбрал.

* * *

Запрещать себе и не сметь. Адски желать и ставить железные замки на свои желания. Ее ненависть ранит больнее ножа и глубже самого острого лезвия. И этого его вина, что подпустил настолько близко, что дал въесться под кожу. И он позволил себе облажаться.

Отец учил всегда и во всех видеть врага, и он привык. Врага видел даже в зеркале, но только не в ней. И просчитался. Маленькая девочка с сиреневыми глазами оказалась ядовитой гадюкой, умевшей предавать и ранить в самое сердце.

Вот она стоит на снегу в легкой ночнушке, ошарашенная, пораженная тем, что он нашел для нее снег посреди поздней весны.

«Да, девочка, ради тебя я могу найти звездолет, который отвезет нас на Марс. Я вышвырну нас обоих в открытый космос и буду держать тебя в руках без скафандра, пока твое сердце не перестанет биться. Обязательно рядом со мной. Потому что ты принадлежишь мне, Вереск. Ты поклялась. Даже умереть сама ты не сможешь».

Хотела танцевать голой в снегу — пожалуйста. Любой каприз. Стоит напротив, широко расставив длинные мощные ноги в высоких сапогах и смотрит, как она жмурится от слепящего солнца. Включил в машине музыку.

— Подойдет?

Прошел к девчонке по снегу, с наслаждением слушая хруст под подошвой сапог, а в сердце потрескивание льда. Потому что ее сиреневые глаза больше не смотрят на него даже с теплом, а он поверил, что только они и могут смотреть на него так, как никто и никогда не смотрел. В женских взглядах, направленных на него, читалось много всего. От жажды наживы и страха до самой искренней порочной жажды, но в них никогда не было этой искорки боли, тоски, разделенной на двоих. Искренности.

Но Вереск просто холодная, подлая стерва, которой всегда и была. Играла с его чувствами, а потом использовала. Ее научили, как это правильно сделать. Использовали, как ту самую иголку, которая свалит льва уколом в самое сердце.

— Холодно? — спросил и стянул с плеч бретельки ночной сорочки, дернул вниз к локтям и стиснул челюсти, глядя на мелькнувшую грудь. На бледно-персиковые соски, сжавшиеся на морозе. Она тут же закрылась руками. Но он успел рассмотреть. До сухости в глотке и судорожной боли в яйцах. Сам себе никогда бы не признался, как грезил о ней, о ее голой груди в своей ладони, у себя во рту.

— Не смей!

— У тебя есть выбор. Ты можешь стать на колени и поцеловать мою руку. Я добр к тебе.

— Ты? Добр? Ты какой угодно, только не добрый!

— Розовые очки спали. Когда-то ты говорила, что я хороший.

— Я была маленькой и глупой.

— Настоящей и честной.

— Зато ты никогда не был ни тем, ни другим. Ни за что не стану перед тобой на колени добровольно!

Скривила свои по-детски пухлые губы и, глядя ему в глаза, содрала свою ночнушку, и та упала к ее щиколоткам, заставив его судорожно выдохнуть, сжирая жадным взглядом белоснежное тело. Оно могло поспорить своей белизной с окружавшими его просторами. И его ослепило от этой красоты, от этих идеальных девственно-нежных изгибов тела… от каждой мурашки на ее коже. Они выступили даже вокруг ее аккуратных сосков и по низу плоского живота, прячась в нежных золотистых завитках волос на лобке. Он привык, что его женщины гладко бритые, вычищенные, ухоженные. Но именно эта нетронутость, эта какая-то невинная, по-сумасшедшему нежная женственность, свела с ума, заставив трястись от дикой похоти и благоговейного желания самому упасть на колени в снег и целовать маленькие ступни ног, поднимаясь поцелуями все выше, чтобы тронуть языком там, где она сжала бедра.

Вместо этого Сальва сложил руки на груди.

— Танцуй. Какой танец ты хотела для меня станцевать, Юля? Музыка нравится?

— Нет. Не нравится! Выключи. Я станцую без нее!

Усмехнулся уголком рта, прищуриваясь и стараясь не смотреть на ее грудь. Чертовая упрямая сучка. Дрожит, синеет от холода и не уступает. Война насмерть. С первой же секунды их знакомства всегда именно так. Но все же надеялся, что она сдастся.

Выключил музыку в машине, облокотился о капот, сунув в рот сигарету и сильно затягиваясь дымом. А она вдруг сама начала петь. На своем. По-русски. Вызывая в нем всплеск злости и едкой ярости, вперемешку с восхищением. Сучка пела узнаваемую во всем мире песню. И танцевала под нее… улыбаясь, и в то же время из ее сиреневых глаз текли слезы. Они прожигали внутри него дымящиеся кратеры, накладывали самое лютое проклятие. Убить за каждую слезу… Самого себя.

Калинка, калинка, калинка моя!

В саду ягода малинка, малинка моя!

Ах! Под сосною, под зеленою,

Спать положите вы меня.

Аи, люли, люли, аи, люли, люли,

Спать положите вы меня.

Калинка, калинка, калинка моя!

В саду ягода малинка, малинка моя!

Ах! Сосенушка ты зеленая,

Не шуми же надо мной!