Презумпция невиновности - Анатолий Григорьевич Мацаков

— Иван, мы никогда с тобой не были друзьями. Что же касается моей работы здесь, то я выполнил ее честно, без всяких натяжек. Прощай, Иван. Может, эти события послужат тебе хорошим уроком.

И вышел из кабинета.

4

На автовокзал мы приехали рано утром. Иван Тимофеевич бросил Машке под морду охапку сена, ослабил чересседельник и вытащил из кармана часы-луковицу, виновато сказал:

— Рановато мы, однако, с тобой примчались. Еще почти час до автобуса.

— Ничего, — успокоил я старого учителя. — Лучше раньше, чем поздно...

И тут я увидел Марину. В знакомом мне сером плаще и пестрой косынке на голове, она выскочила из стеклянных дверей вокзала и по-девичьи упругой походкой направилась к нам. Еще издали приветливо вскинула руку, заулыбалась. Иван Тимофеевич пристально посмотрел на нее и перевел вопросительный взгляд на меня.

— Это Марина, — пояснил я.

— Здравствуйте! — Марина чмокнула меня в щеку, протянула ладошку Ивану Тимофеевичу: — Марина.

Тот сдернул с головы кепку, осторожно подержал в своей огрубевшей ладони руку Марины, церемонно представился:

— Иван Тимофеевич Бобров. Учитель.

Марина скупо улыбнулась и с грустью сказала:

— Заочно мы давно уже знакомы. Валентин много о вас рассказывал. — И повернулась ко мне, упрекнула: — Обещал и не зашел. Я даже не знала, когда ты уезжаешь. На всякий случай пораньше пришла на вокзал. Мог бы хоть позвонить!

— Так сложились обстоятельства, — уклончиво ответил я.

Она пытливо посмотрела мне в глаза, покачала головой, вздохнула:

— Не ври, Игорь. У тебя это не получается. — Неожиданно спросила: — Меня тоже причислил к «элите»?

Я смутился. Она взяла меня под руку, предложила:

— Давай немножко пройдемся, — кивнула учителю: — Извините, Иван Тимофеевич, мы ненадолго оставим вас.

Когда отошли от повозки, Марина сказала:

— Позавчера после твоего ухода позвонил Иван, спросил о тебе. Я ответила, что ты ушел на вокзал.

— Откуда он знал, что я был у тебя?

Марина покаянно вздохнула:

— Сама, дура, в тот вечер сказала председателю райисполкома, когда отдавала ему бумаги. Он предложил мне на час-другой задержаться, помочь разобраться с документами. Тогда я и заявила, что дома меня ждет гость, друг детства...

— И ты назвала мою фамилию?

— Нет, конечно. Но и ежу понятно, о ком шла речь. Иван не случайно позвонил уже после твоего ухода — председателю нужно было время и возможность, чтобы уведомить его, посоветоваться, прийти к какому-то решению. Мешал проверяющий... Разумеется, это только мои предположения о ходе событий позавчерашнего вечера. Они появились после звонка Ивана. Я чисто механически ляпнула, что ты пошел на вокзал. Поняла свою ошибку, когда Иван вроде из дружеских побуждений, но явно в иных целях начал расспрашивать, как ты выглядишь, сильно ли изменился за эти годы, прилично ли хоть одет, меня словно кто по темечку трахнул: да ведь он приметы твои уточняет!..

— Ну, Марина, ты и даешь! — засмеялся я. — Целую детективную историю придумала и людей взбудоражила...

— А ты не смейся. Я тогда страшно испугалась. Ты не знаешь этих людей! Ради своей безопасности они готовы на все. Неужели еще не убедился? После разговора с Иваном тут же позвонила дежурному милиции. Трубку почему-то поднял майор Борин — он так и представился: «Слушаю, майор Борин». С ним я уже как-то встречалась, но называть себя не стала, выложила все свои опасения в отношении тебя...

Та-ак, все прояснилось. А я и в самом деле подозревал Марину. Облегченно вздохнув, взял ее за плечи и слегка прижал к себе. Она засмеялась и начала освобождаться.

— Что это вдруг за нежности? Люди подумают бог знает что! Меня же тут каждая курица знает... — Взглянула на часы: — Время еще есть. Может, ко мне заглянем? Угощу вас с Иваном Тимофеевичем хорошим чаем. Мне как раз вчера соседка пачку индийского дала.

— Нет, Марина, — отказался я. — Давай уж лучше в буфет наведаемся.

— Как хочешь, — пожала она плечами, и в голосе ее послышались нотки обиды. — Я ведь ради Ивана Тимофеевича приглашаю. Так и не довелось с ним познакомиться до сегодняшнего дня...

— Да ты не обижайся. В этом году обязательно встретимся. Отпуск по графику у меня в августе. А Ивану Тимофеевичу я твой адрес оставил...

— Подожди, — прервала меня Марина. — А разве ты сейчас не в отпуске?

— Взял несколько дней в счет его.

— Понятно. Буду ждать августа. Ну, а сейчас пойдем приглашать в буфет Ивана Тимофеевича.

Но Иван Тимофеевич решительно отказался:

— Идите одни. Чаю я дома напился, да и не люблю я этих общепитовских заведений. Идите, идите, я пока колесом займусь — видите, чека на честном слове держится...

Буфет располагался в цокольном крыле вокзала. В маленькой комнате стояло несколько столов. За одним из них сидел белобородый старик в потертом солдатском бушлате и с аппетитом уплетал сало с зеленым луком, запивая лимонадом. Крошки хлеба желтели в его бороде. Марина шепнула:

— Смотри, как вкусно ест, аж самой захотелось сала с луком.

— Могу попросить у деда, — с улыбкой предложил я.

— Не надо, до дома потерплю.

Молодая, краснощекая буфетчица в застиранном, с пятнами ржавчины халате протирала витрину, за стеклом которой лежали сомнительной свежести бутерброды с сыром, коржики, пирожки, жареная мойва, стояла большая миска с вареными яйцами — типичная убогость ассортимента в наших дорожных буфетах.

— Вера, чай у тебя есть? — обратилась к буфетчице Марина.

Та проворно убрала тряпку, вытерла полотенцем руки и певучим голосом ответила:

— Только что закипел, Марина Михайловна. Садитесь за столик. Я сейчас принесу. Вам покрепче?

— Конечно. Только один стакан без сахара.

Я с благодарностью взглянул на Марину: она не забыла про мой диабет.

Через несколько минут перед нами на столик в дальнем углу расторопная буфетчица поставила два стакана чая. Марина отхлебнула из своего и подняла на буфетчицу глаза, с недоумением спросила:

— А чего селедкой чай отдает?

— Тут, Марина Михайловна, не моя вина, — развела полными руками буфетчица. — Грузчики подвели: мешок сахара додумались положить в ящик с мойвой, вот сахар и натянул ее запах.

Старик за своим столиком перестал хрумкать луком, смотрел на нас из-под дремучих седых бровей и делал рукой какие-то знаки буфетчице. Та смущенно потупилась, покраснела и переменила место, стараясь закрыть от нас своей