Курская битва. Огненная дуга - Александр Михайлович Золототрубов

всем нужен, не только пехоте, потому и забот у меня под завязку, — приветливо улыбнулся Шпак.

— Как же, артиллерия — бог войны! — усмехнулась медсестра. От усмешки у неё в ушах закачались золотые серёжки. — А вы как себя чувствуете?

— Почему «вы»? — нахмурил брови старшина. — Мы же давно с вами на «ты».

— Да-да, извини, — смутилась Мария. — Как твоя нога, не болит?

— Так, порой чуть-чуть ноет, особенно перед дождём. — А что пишет сын? В этом году он закончит учёбу? — Собирается приехать сюда лейтенантом.

— Ему двадцать два? — поинтересовалась Мария.

— Двадцать два, а мне сорок...

— Ещё не старик! — убеждённо промолвила медсестра. Её чёрные брови сдвинулись. — А твоя жена Зара всё там же, в Саратове? Ты говорил, что она собирается к тебе приехать.

— Пока не приехала, — грустно обронил старшина. — Да и вряд ли приедет.

— Что так?

— Куда ей на фронт? — усмехнулся Шпак. — У нас тут пока затишье, но вот-вот грянет огненная буря. Мне не до жены будет.

— Ну-ну... А с чем пришёл ко мне, Василий Иванович? — Она подняла брови, глядя ему в лицо.

Шпак сказал, что у него болит левая рука, так как под мышкой вскочил чирей.

— Сделай что-нибудь, а то минувшую ночь почти не спал.

— Я-то помогу, Вася, а чем отблагодаришь? — Она лукаво повела бровью.

— Спою тебе арию Ленского из оперы «Евгений Онегин». Я, когда был в училище, не раз исполнял её, мне аплодировали. Там у нас работал кружок художественной самодеятельности, и я часто пел.

— Ладно, давай поглядим твой фурункул. — Она взяла свою санитарную сумку. — Военврач ушёл в санбат, а у меня на сегодня только три раненых солдата, да и тех врач распорядился после обеда отправить в санбат, где более опытные медики.

— А что, раны у бойцов тяжёлые? — спросил Шпак.

— Все трое ранены в живот, а это худшее, что может быть. Я оказала им первую помощь, и они притихли, а прежде тяжко стонали.

Шпак разделся до пояса, гимнастёрку аккуратно сложил на стоявшем рядом стуле и поднял левую руку. Чирей вымахал большой. Медсестра слегка надавила на него пальцем. Старшина вскрикнул:

— Болит, дьявол!..

— Почему же ты, Василий Иванович, не пришёл ко мне, когда стало нарывать? — упрекнула его Мария.

— Я помазал его йодом и надеялся, что пройдёт, а он, чёрт, пошёл в гору.

— Ну что ж, будем резать...

Медсестра мигом обработала фурункул, смазала его какой-то мазью и наложила пластырь.

— Чирей не огневая рана от пули, так что не умрёшь, голубчик! — Она мягко тронула старшину за плечо и помогла надеть гимнастёрку. — Посиди тут с полчаса, боль утихнет, и тогда пойдёшь к своим пушкарям. Я тебя чайком угощу...

Мария наполнила два стакана, принесла конфеты, и они начали чаёвничать.

— Ты вот о песне заговорил. — Мария маленькими глотками отпивала душистый чай. — Ария Ленского хоть и хороша, но я люблю песни лирические, те, что берут за душу. Знаешь, кого я больше всех люблю?

— Клаву Шульженко?

— Не угадал! — воскликнула Мария. — Русланову — вот кого. Ох как люблю её песни! Слушала бы и слушала...

— А правда, что Лидия Русланова в детстве пела в церковном хоре?

Старшина выжидающе смотрел на медсестру, ждал, что она скажет. «Если любит песни Руслановой, то наверняка немало интересного знает о ней», — подумал он. И не ошибся. Марии довелось не раз в юности слушать Русланову на концертах, встречаться с ней, беседовать. Певица не без грусти рассказывала о себе, о том, что детство у неё было тяжёлое, сиротское, саратовский приют, где она жила, определил её «в жизнь». А жизнью стала мебельная фабрика, где она трудилась полировщицей. Тут и начала петь. Бывало, девушки скажут ей: «Мы, Лида, будем делать за тебя работу, а ты лучше спой нам». И она пела, да так, что заслушаешься. В шестнадцать лет у неё состоялся первый официальный концерт, и пела она солдатским депутатам на сцене оперного театра. А после революции ей удалось поступить в консерваторию...

— Но как ни странно, Вася, настоящей песней, которую Русланова услышала, был плач.

— Плач? — удивился Шпак. — Какая же это песня — плач?

— Её отца увозили в солдаты. Бабушка цеплялась за телегу и голосила. Потом маленькая Лида часто забиралась к ней под бок и просила: «Повопи, баба, по тятеньке!» И та вопила: «На кого же ты нас, сокол ясный, покинул?..» Понимаешь, Вася, песни учили девчонку, раскрывали глаза на мир... И сейчас она на каком-то фронте поёт солдатам, кажется, на Центральном, у генерала Рокоссовского. К нам вчера заезжал комбат, так говорил...

(В годы войны Лидия Русланова часто бывала на фронте, пела бойцам Красной армии и в первые победные часы на ступеньках поверженного рейхстага. Пела так, что маршал Жуков тут же при всех бойцах и командирах прикрепил ей на платье боевой орден. — А. 3.).

«Какой я певец, — подумал старшина Шпак, слушая медсестру. — Вот Русланова — это да, талантище!»

— Ну, что ты теперь скажешь, Василий Иванович? — нарушила его раздумья медсестра.

— Ты права, Маша... — тихо промолвил Шпак.

— Скажи, Вась, твой сын Павел женат? — вдруг спросила Мария и почему-то отвела свои чёрные глаза в сторону.

— Женат, — вздохнул Шпак, ещё не зная, почему она интересуется сыном. — Я советовал ему не торопиться, но Люся — так зовут его избранницу — сумела вскружить ему голову. Но я не стал попрекать сына: коль решил, пусть так и будет. Ему жить с Люсей, а не мне. Да, — снова вздохнул Шпак, — поспешил сынок с женитьбой, война ведь ещё громыхает.

— По-твоему, если идёт война, то и любовь кончилась? — грубо и как-то пылко спросила Мария. — Нет, Вася, молодость берёт своё. Не зря в народе говорят, что любовь штука вечная... Вот я живу одна — ни мужа, ни детей. Выбрать бы себе человека по душе...

В её голосе Шпак уловил