Оружие уравняет всех - Михаил Нестеров

– Воевал в Сербии.

– Дальше, – он равнодушно поторопил двадцатилетнего парня кивком головы и игрой глаз, которые по очереди открылись и закрылись, как семафор на переезде.

– Прибыл на фронт в Герцеговину в ноябре 1992 года, – рассказывал Нико, – как раз в то время, когда участковый начал поиски. Бои там вел корпус Герцеговины.

– Где располагался штаб? – неожиданно спросил незнакомец, подаваясь вперед и снова удивляя Николаева: он поверил ему. Поверил, но не мог отказаться от стандартной процедуры проверки.

Алексей ответил машинально, не задумываясь:

– В Билече.

– Сколько направлений имел фронт?

– Два направления: требиньско-дубровникское и невесинско-мостарское. На первом действовала бригада, состоящая из пяти батальонов.

– Где располагался штаб?

«Дались же тебе штабы!»

– В Требинье, – ответил Нико. – Оттуда меня отправили в 4-й батальон, дислоцированный в селе Польице.

– Дальше. Что было потом?

– Потом пришел приказ, и мы вынужденно отошли от города и закрепились в горах. С июня линия фронта на том участке проходила по южному краю Попова поля.

– Объясни, что это.

– Долина, окаймленная горными вершинами.

– И что, интересно, там происходило?

Глупый вопрос. Но Нико вдруг нашел ответ на него.

– Сербы там жили веками. В Требинье, например, где я был десятки раз, есть и мечеть, и синагога, и костел. И самое удивительное то, что мусульмане там сражались в сербском ополчении.

– И ты сражался там в каком качестве?

– Поначалу автоматчиком, потом пулеметчиком. Дальше меня зачислили в отборный взвод диверсантов. В Поповом поле против одной нашей бригады действовали шесть бригад противника. Отступать нам было некуда, и во фронтальный бой бросили наш диверсионный взвод. Усташи нигде не продвинулись ни на метр. Они потеряли пятьсот убитых, а с нашей стороны – двадцать. В общем, наелись усташи.

– Значит, в ту пору тебе было?..

– Восемнадцать, потом девятнадцать. В двадцать лет…

– Довольно, – оборвал его незнакомец. Он встал из-за стола и прошелся по кабинету, разминая ноги. Остановился позади Николаева – в метре примерно – и сказал: – Тебе повезло. Тебе повезло, – повторил он, акцентируя, – что встретил меня в этом месте и в этот час. Будешь служить в Москве.

– Но…

– Будешь служить в Москве, – не меняя тона, сказал он.

Через два дня Николаев ступил на московскую землю. Но лишь спустя полгода напряженных тренировок и изнурительных тестов он узнал, куда его занесло. Подразделение, в котором он оказался, официально называлось «Отделение кремлевской разведки». Причем в паре случаев он расписывался в актах с аббревиатурой в правом верхнем углу: ЗОКР. Что означало «Законспирированное отделение кремлевской разведки».

Он отслужил два года. В составе спецподразделения провел одну боевую операцию. Думал, его попросят остаться в подразделении, но ему заявили, что отдел прекращает свое существование. Ему порекомендовали якобы частную контору, специализирующуюся на розыске пропавших людей в горячих точках. На самом деле она была тесно связана с Интерполом. Через шесть лет Николаев, заочно окончив юридический факультет, открыл собственную контору, аналогичную той, откуда уволился едва ли не со скандалом. Поначалу он принимал заказы, если только работа предполагалась за рубежом. Он объяснял это тем, что не хотел иметь дело с «кавказскими пленниками»: это тяжело даже для робота, а он был всего лишь человеком. И еще одно: вербовщика в белой рубашке с закатанными рукавами он больше не видел. Но нередко вспоминал его вопросы, которые коренным образом перевернули его судьбу: «Где ты скрывался от призыва? Где располагался штаб? Сколько направлений имел фронт? Что было потом?»

«Сербы там жили веками…»

Это была не старая, но с красивым «грудным» голосом скрипка. Ее сделал сербский мастер по имени Лука. Через эфу на нижней деке можно было увидеть скромное клеймо мастера: 11-я виола Луки Божко, с. Польице, 1992 г. Когда Алексей впервые увидел ее, она стояла второй в ряду. Скрипки Луки продавала дочь – двадцатилетняя сербка с седым локоном на виске. Отчаявшись продать скрипки в краю, где несколько лет шла война, она на картоне написала: «Скрипки». А ниже добавила: «Музыкальные инструменты высокого регистра».

Нико увидел ее перед самым отъездом домой. В первую очередь его привлекла красота сербки, и уж потом скрипки на сколоченном из реек стенде.

– Как тебя зовут? – без обиняков спросил он.

– Лея, – ответила она.

– Как принцессу из «Звездных войн». Ты даже на нее похожа. Но только ты красивее, – с юношеской непринужденностью добавил Нико.

Она пожала плечами: «Не знаю. Может быть, и похожа, может быть, и красивее».

– Не похоже, что это старинные скрипки. Если у них красивый голос, с годами они только будут дорожать. Почему ты их продаешь?

– Нет денег.

В его кармане лежало около четырех тысяч динар – выплата за два года службы в Сербии, которые он намеревался обменять на доллары.

– Это твои скрипки?

– Их сделал мой отец. Его два года назад убил снайпер-усташ.

– Не повезло…

– Для одной деки отец брал деревья, растущие в горах и на высоте не меньше двух тысяч метров… Гриф темно-зеленый, видишь? Он сделан из эбенового дерева. Беда с ним. Здесь оно не растет, а привезли материал для грифа из тропиков. Вот большая скрипка. Альт…

Этот инструмент больше скрипки походил на гадкого утенка, он стоял последним в ряду.

– Можешь взять его в руки, рассмотреть. Хотя зачем это тебе?..

– Может быть, я хочу купить твои скрипки.

Алексей даже обернулся, нет ли поблизости покупателей, которые могут перебить цену. Вот ведь бред…

Лея улыбнулась.

– Ты бы осчастливил меня, если бы купил и виолончель.

– Я куплю все, что ты мне предложишь, а потом украду твое сердце. – Он вынул деньги и улыбнулся над сербкой, глаза которой округлились от удивления, и она перекрестилась справа налево, как православная.

Нико помог ей нести товар и слушал ее. Лея предупреждала его о том, что он может выбросить деньги на ветер – отец сделал одну-единственную виолончель, и та оказалась безголосой. Он мысленно перечил ей: «Я выброшу деньги на ветер только за то, что он привел меня к тебе». Он мог признаться себе, что встретил свою любовь.

Вот и ее дом, а вот и виолончель. И снова голос сербской принцессы:

– Отец старательно избегал пропорций итальянских мастеров – Амати, Гварнери, Страдивари. Слышал что-нибудь о них?

– Краем уха, – улыбнулся в ответ Алексей.