Серп языческой богини - Екатерина Лесина
Шрифт:
Интервал:
Когда тур издох – солнце коснулось еловых вершин, а тени стали длинными, холодными, – Туве смочил тряпицу в воде и отер уцелевший глаз. Ноздри тоже от гноя вычистил и, отойдя, полюбовался. Хороша добыча.
Достойна лучшего охотника!
А до остального никому дела нету.
Турьи уши не резать – пилить пришлось, а когда Туве попытался с хребта кожу содрать, нож и вовсе сломался. Но это ничуть не огорчило охотника: чем толще шкура, тем больше чести.
Быстро бежал Туве, а все равно не успел до ночи. Выползла луна, рассыпала по небу звездный горох. И отразила в озерной глади, будто второе небо расстилая. Остановился Туве дух перевести. От долгого бега ломило в груди и сердце стучало так, словно вот-вот вывалится да прямо под ноги.
Ищи потом.
Улыбнулся Туве таким мыслям. Присел на корточки и, зачерпнув студеной воды, отер лицо.
– Искупайся, – раздался рядом скрипучий голос. – Глядишь, и целиком отмоешься.
Обернулся Туве и увидел Сиркко, старую ведьму. Стояла она на белом камне, опираясь на палку-клюку. И как только сумела подойти, что Туве не услышал? Или правду говорят люди, что будто бы Сиркко иные тропы ведомы?
– Испугался, охотничек? – старуха мерзко усмехнулась. А зубы-то у нее волчьи, острые. Такими только мясо сырое рвать. Или души, которым случилось попасться в цепкие руки ведьмы. Их, небось, насаживала на острый рожек белого серпа…
– Тебя ли мне бояться?
– А чего меня бояться? Себя бойся.
Ничего не ответил ей Туве, лишь подумал, что старуха-то зажилась. Дед рассказывал, что именно она ту самую турью рану лечила, шила костяными иглами, кровь заговаривала, лихоманку отваживала. Да и в те далекие годы была уже стара.
Не живут столько люди.
Если они, конечно, люди.
– Вижу, удачной была твоя охота, – произнесла Сиркко и серпом указала на турьи уши, которые Туве повесил на груди. – Добыл ты тура.
– Боги помогли.
– Ну если боги… кто мы против их-то воли?
Глядит Сиркко так, будто видит все, что с Туве случилось.
– А и хорош тур был?
– Хорош, – сказал, и язык прикипел к нёбу. Смеется Сиркко.
– Ай, не надо врать. Не надо!
И Туве понимает: видела она все. Была на той поляне. Глядела в темный бычий глаз да еще дальше, в самое сердце Туве, в котором страх жил.
Промолчит ли ведьма?
– Что люди-то скажут? – спросила и добавила: – Не бери в жены Ласточку.
О невозможном просит.
– Не бери, Туве-Медвежонок, если не хочешь, чтобы тебя прозвали Туве – убийца стариков.
Сам не понял, как получилось. Ярости пелена на глаза упала, застила и озеро, и луну, и свет ее робкий. Только и видел Туве, что длинную ведьмину шею, на которой болталось ожерелье из желтых бусин. Руку протянул. И сдавил горло.
Хрустнуло внутри.
Замолчала ведьма.
Так ей и надо.
Схлынула ярость. И страх обуял Туве. Оглянулся он. Отступил, выпуская Сиркко. Она упала на прибрежные камни да головою в воду, и озеро, коснувшись седых патл, отползло брезгливо.
И то верно, не примет земля ведьмы… и вода… и лежать ей тут, на самой кромке… Увидят люди. Поймут. Догадаются. Судить станут… ведьма или нет, а все убил. Нельзя убивать родичей.
Сама виновата! А и то правда, сама… молчала бы… но надо, надо спешить. Спрятать. Куда только? И тут увидел Туве лодчонку, хилую, старую, как сама Сиркко. Выдолбленная из целого древесного ствола, она держалась на воде. И тело приняла.
Туве разделся и, столкнув лодку, вошел в воду.
Холодная. И липкое ноги коснулось. Русалки? Водяной? Кого позвала перед смертью старуха? А кого бы ни позвала, Туве не испугается.
Он плыл, толкая лодчонку перед собой, преодолевая сопротивление волн. И озеро смирилось, подтянуло жилу течения да выхватило суденышко. Понесло куда-то за горизонт. Уж не к заповедному ли острову? А хоть бы куда. Лишь бы не вернуло.
Выбравшись на берег, Туве обернулся. Шелестели печально волны, на берег набегая. Небо пасло стада туч. И луна-пряха тянула тонкую серебристую нить до самой до земли. В свете его блестел белый нарядный серп. Руки сами к нему потянулись. Выбросить. Конечно, выбросить… но больно хорош. Легкий. Тонкий. Острый. Уколол палец, точно укусил. Нет, не подымется рука выбрасывать такую вещь. Припрячет Туве серп до поры до времени. А потом матушке подарит.
Серп – он для женщин.
Никто в деревне не узнал, что случилось с Сиркко-ведьмой. Дуб ее иссох да рухнул, хоть и не было в тот день ветра. Завалил он нору со всем нехитрым скарбом Сиркко, и люди поняли, что ведьма не вернется. Не плакали по ней, не горевали. Жалели об одном – не было у Сиркко ученицы. И кто теперь будет в лес ходить, травы искать? Раны заговаривать или дождь на поля звать? Рыбу к берегам приваживать, а зверя – к лесу?
Но знать богам того надо было…
Свадьбу играли осенью.
С самой ночи зарядил дождь. И небо разом выцвело, исчезли краски. Даже яркие наряды, припасенные для такого вот особого случая, гляделись уныло.
Печаль жила в маминой улыбке.
И надрывно рыдала свадебная плакальщица. Тойе сама едва-едва сдерживала слезы. Только теперь поняла она – вот-вот и закончится прежняя жизнь. Уйдет Ласточка из родительского дома в дом чужой, и пусть к милому Туве, который и красив, и силен, и вообще лучше всех, но…
У Туве мать не добра. И отец всегда хмурится. Кто скажет там слово ласковое? Кто подарит взгляд добрый? Кто обнимет, поцелует?..
И разрыдалась Тойе на пороге дома.
– Лей, лей слезы сейчас, – сказала сваха, женщина хитрая и ловкая, чем-то похожая на лисицу. – Лучше лей, когда замуж идешь, чем когда замужем будешь.
И эти слова – последнее, что запомнила Тойе.
Плакала она неутешно, и покрасневшие полуслепые глаза почти не видели. В ушах стояли причитания да медный звон. На голову давил кованый венец. Браслеты обхватили запястья, будто сковали невидимой цепью. И тяжелые – рук не поднять.
Обрезали крылья Ласточке.
Ела Тойе хлеб, вкуса не чувствуя. Пила воду родниковую, но горькую, словно слезы.
И успокоилась, лишь коснувшись руки милого. Разве есть что-то надежнее? Широкая ладонь. Крепкие пальцы. Бляхи старых мозолей. И крохотные шрамики, которые Тойе знает все наперечет.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!