Экспресс Токио - Монтана - Ричард Бротиган

Теперь я на калифорнийском побережье. Туманно. Шумит Тихий океан, И слишком далеко до красивейшего ручья на окраине Ливингстона, Монтана, где закат, эхом отражаясь от гор, продлевает в моих глазах свое существование.

Я вижу его, когда солнце село.

Комары искусали меня до чертиков пару дней назад, когда я, подобно астроному, исследовал яйца майских мух, однако не открыл новую комету, а подцепил крючком хорошую темную немецкую форель.

Потом она соскочила, но я не расстроился, ибо давно знаю, что в человеческой жизни не хватит места, чтобы удержать все.

Переполнишься.

Прощайте, комариные укусы.

Поезд идет из Каира в Александрию. Над Египтом голубое небо и белые облака. Я смотрю на этот поезд по телевизору здесь, в Калифорнии, слишком далеко от Ближнего Востока.

Почему эти египетские облака так меня захватили, ведь я собирался смотреть на поезд? Впервые за недели, а то и месяцы, я гляжу на сами облака. Раньше я не обращал на них внимания. Когда же я перестал?

Поезд везет президента Соединенных Штатов Джимми Картера и президента Египта Анвара Садата. Они ищут мир между Египтом и Израилем. Где-то он там, в пустыне. Пока они заняты поисками, я смотрю на облака и силюсь понять, что они значат в моей жизни.

У всех нас своя роль в истории.

Моя — облака.

Небольшое исследование о власти. Эту же закономерность я наблюдал в Америке, но в Токио — чаще.

Предмет — официантки.

Я пойду в японский ресторан, там десятью разными способами готовят только угрей, и все официантки будут маленькими, приземистыми, полноватыми, луноликими японками.

Я пойду в другой ресторан, и все официантки там будут высокими, стройными, длиннолицыми японками. Этот ресторан будет специализироваться на лапше.

В третьем ресторане будут подавать китайские блюда — официантки там окажутся с крупными бюстами, очень маленькими глазками и полными губами. Они могли быть сестрами, хотя на самом деле друг другу никто.

Должно быть, интересно открыть в Токио ресторан — буду владеть фантазией.

Шесть лет я рыбачу на одном и том же месте по соседству с Мельничным ручьем. Особенно хороша одна излучина. Будь у меня газетный киоск — тут, посреди каменной синевы и зелени ручья, — я извлек бы из рыболовов-читателей немалую прибыль: им пришлись бы по душе газеты с такими примерно заголовками:

ЗАЧЕМ ЧИТАТЬ «НЬЮ-ЙОРК ТАЙМС»?

ШЕСТЬ ХОРОШИХ ФОРЕЛЕЙ ПОЙМАНЫ ПРЯМО ЗДЕСЬ

Вчера вечером была середина октября, теплое осеннее солнце уже садилось, и я ловил рыбу на своем излюбленном месте. С кустов осыпались почти все листья. За двадцать минут у меня клевало дважды, и оба раза я вытащил по рыбе.

Вторая форель оказалась очень толстой, шестнадцати дюймов в длину, и эта прекрасная для Мельничного ручья рыба устроила мне хорошую драку. Вначале же, едва расположившись на своем месте, я поймал десятидюймовую рыбу. Большую рыбину пришлось ждать пятнадцать минут — все равно что автобуса Айзека Уолтона. Все это время я спокойно печатал приманкой по ручью, мысли же дрейфовали с места на место, то; в прошлое, то в настоящее, и следили за приманкой, словно это было мое воображение, а ручей и берега его плодами.

Вдруг под деревьями на другой стороне ручья что-то шевельнулось в путанице опавших листьев, и я подумал: пингвин. На самом деле я не видел, кто там; шевелится. Заметил само шевеление и по какой-то, а может, по другой причине решил, что это пингвин.

Монтана известна лосями, медведями гризли, оленями, антилопами и так далее. Называйте кого хотите, но не пингвинов. Пингвины — дворецкие Антарктики, тамошний миллиардер взял их всех к себе на работу. В Монтане нет для них ничего интересного, кроме разве что зоопарков в Биллингсе и Грейт-Фоллсе.

Почему пингвин? Я же сказал, что на самом деле его не видел. Заметил, что кто-то шевелится, и подумал: пингвин. Надо ли говорить, с каким облегчением я поймал шестнадцатидюймовую форель, она устроила мне хорошую драку, и я ее выпустил.

С такой форелью это имело смысл.

Интересно, если снова пойти ловить у Мельничного ручья рыбу, стану я мельком, неосознанно выискивать глазами пингвина? Это выяснится через год, в этом сезоне я больше рыбачить не собираюсь.

Я знал, что этот сукин сын на что-то сгодится — должен быть в его существовании хоть какой-то смысл, и сегодня я наконец-то его нашел.

Здесь, в Токио, он, похоже, работает в какой-нибудь компании, а сам, наверное, из Австралии. Когда бы я ни зашел посочинять в это харадзюкское кафе, я всегда его там встречаю, надо только досидеть до пяти вечера.

Ему тридцать с небольшим, он весьма приятен внешне, даже красив, если честно, той обычной предсказуемой красотой, которая всегда обманчива. Манер он набрался у определенного типа мужчин, насмотревшись на них в кино и по телевизору. Сомневаюсь, чтобы этот ублюдок умел читать.

Допускаю, он важная шишка в деловой жизни Токио. Может, даже вице-президент и куча народу смотрит ему в рот, но не думаете же вы, что я в это верю, правда?

Так или иначе, он является после пяти и распространяет вокруг себя что-то вроде газа, отмеряя фальшивое обаяние столь тщательно и с такой высокомерной сдержанностью, будто делает одолжение всей планете.

Он крут — вот ключевое слово: я слышал не раз, как он разговаривает с другими иностранцами, облюбовавшими это место, и, конечно, он встречается с женщинами, либо они приходят вместе с ним.

Из этих встреч он устраивает очередную демонстрацию своей крутизны, полностью игнорируя спутниц. Он приходит или встречается с девушкой и проводит время в разговорах с другими иностранцами.

На столике стоит зеркальце, и он никогда не выпускает из виду собственное отражение: что бы ни делал — закуривал, пил пиво, замолкал надолго перед тем, как высказать очередную глупость, — он всегда смотрит в зеркало.

Однажды он явился в кафе с очень милой японкой, а когда настало время уходить, повел себя так, будто она вовсе не с ним. Девушка остановилась на что-то посмотреть, он при этом даже не подумал задержаться. Когда девушка подняла голову, он был уже почти за 9 дверью.

— Куда ты? — закричала она.

Хорошая девочка. После этих слов она мне сразу понравилась, и, как видите, этот парень порядочно истрепал мои нервы, хотя за все время мы не обменялись ни словом и никак не показали, что знаем о существовании друг друга.

Сегодня я сидел в кафе, и он явился раньше обычного. Было четыре часа дня. Я почти удивился — что случилось, почему он вдруг изменил своему расписанию? — но только почти; он сел рядом, конечно же не подав виду, что узнал меня.