Экспресс Токио - Монтана - Ричард Бротиган

Взять хотя бы японского профессора Хиггинса — красавец, похожий на Рекса Харрисона, стоял на парадном крыльце лондонского дома 1890-х годов, сзади тянулась целая улица таких же лондонских домов, и он пел по-японски о том, как, надо полагать, любит японскую Элизу Дулиттл.

Наверное, думал я, в этих домах сидят викторианские японцы, слушают песню и надеются, что все будет хорошо.

Я вглядывался в окна декораций, но не видел там любопытных соседей — никто не выходил на крыльцо, улица была пуста. Может, они пьют чай в садиках.

У всех своя жизнь. Не могут же они просто так стоять и слушать, кто там о чем поет, тем более что не их это дело.

Мое воображение влюблено в людей, которые умеют быстро и ловко ходить в темноте. Их движения прекрасно выверены — подобно святым, они добиваются во всем максимального эффекта.

Другими словами: они знают, что делают, как знает это рожденный ночью морской прилив. Их труд подобен работе шпионов, проворачивающих в темноте свои дела.

Но вот дело сделано, рампа вспыхивает, спектакль продолжается, и мы видим актеров уже не в гостиных элегантных викторианских особняков, а на улицах бедного лондонского района.

Не будь я писателем, я бы, пожалуй, пошел в рабочие сцены: бродил бы в темноте, как шпион-чародей, и уносил прочь мебель: диван, стол, пианино, — а с возвращением света водружал бы на их место улицы Лондона.

Особенно внимательно я слежу за актером, который играет человека, намного старше себя. Инеем из белого вещества ему тронули волосы, и вот он вполне подходит к годам своего персонажа.

Это на самом деле вас и старит — когда изнашиваются кости, мышцы и кровь, сердце тонет в забвении, исчезают дома, в которых вы жили, и люди уже не уверены, существовала ли когда-нибудь ваша цивилизация.

У Калифорнии под носом демографический взрыв. Сейчас в ней живет 20 миллионов человек, из них сорок восемь — на Улице Смерти в Сан-Квентине. В 1952 году на Улице Смерти жило двадцать два человека, а все население Калифорнии составляло 11 миллионов. Если дела и дальше пойдут такими темпами, в 2411 году в Калифорнии будет жить 500 миллионов человек, а на Улице Смерти — 2 тысячи.

Два дня назад я был в Сан-Квентине и разговаривал с начальником тюрьмы мистером Лоренсом Уилсоном. Поглядывая на Улицу Смерти, он сказал с некоторой досадой:

— Сорок восемь человек, и суд постоянно шлет новых. Если казнить их прямо сейчас, получится больше, чем за весь прошлый год по всей стране.

Начальник Уилсон в затруднении. Калифорния не казнит преступников с января 1963 года, когда сельхозрабочий по имени Джеймс Бентли исчерпал все возможности остаться ее гражданином.

Из сорока восьми обитателей Улицы Смерти больше половины находится там два года, а то и дольше. Двое — Мануэль Чавес и Клайд Бейтс — с 1957-го. В Калифорнии проходит не один год, прежде чем приговоренный попадает в газовую камеру. Кэрил Чессмен так долго пробыл на Улице Смерти, что ему пора назначать пенсию.

Улица Смерти, Калифорния. Что это значит для меня как писателя и гражданина этого штата? Я решил выяснить. Позвонил в Сан-Квентин, трубку снял помощник начальника тюрьмы Джеймс Парк. Я спросил, можно ли посетить Улицу Смерти.

По-дружески, почти фамильярно он ответил, что это не поощряется.

— Там очень замкнутое общество, — добавил он. — Им будет неприятно, если станут ходить посторонние и смотреть на них, как на зверей в зоопарке.

Взамен мистер Парк предложил показать мне газовую камеру. Видимо, в порядке утешения.

Я приехал в Сан-Квентин через несколько дней. Мне хотелось знать, насколько далеко я продвинусь в своем понимании Улицы Смерти.

Джеймс Парк — психолог-клиницинист, выпускник Университета Калифорнии в Лос-Анджелесе — встретил меня в своем кабинете и предложил чашку чая. Он держался свободно, а говорил четко. На нем был очень красивый полосатый галстук.

Что едят на Улице Смерти? — спросил я. Меня интересовала не последняя трапеза, а то, что они едят каждый день. Я понимал, что самое важное в тюрьме — это пища.

— Давайте посмотрим, — сказал мистер Парк. Встал и вышел в главный офис. Открыл шкаф и достал недельное меню.

Строчка «ДЕПАРТАМЕНТ ИСПРАВИТЕЛЬНЫХ УЧРЕЖДЕНИЙ» вверху страницы и чуть ниже «Недельное меню для ПРИГОВОРЕННЫХ» вызвали во мне странное чувство. В одной из самых сложных своих форм передо мной открылась функциональная близость смерти, в глаза бросилась преувеличенная роскошь обеда, который подадут здесь 16 апреля.

Суп с говядиной и лапшой

Капустный салат

Сметанный соус

Жареный палтус

Коктейльный соус

Куриная грудка

Рисотто

Панированная цветная капуста

— Можно мне взять это меню? — спросил я.

— Думаю, да, — ответил мистер Парк.

Я спросил, сколько содержится калорий в дневном рационе обитателей Улицы Смерти. Он позвонил по телефону:

— Какова калорийность пищи на Улице Смерти? Не меньше четырех тысяч двухсот, ага. Вы думаете, четыре тысячи пятьсот калорий. Понятно. Спасибо.

4500 калорий. Очень странно, подумал я. Столько калорий для людей, ведущих сидячий образ жизни, — и это в мире, который так не любит толстяков. Или на Улице Смерти все наоборот?

Я спросил, как на Улице Смерти с телевизорами. Мистер Парк ответил, что телевизор у них один на три камеры, у заключенных есть пульты, и они, когда хотят, прямо из камер переключают каналы. Есть наушники для звука, а по ночам можно смотреть по седьмому каналу фильмы.

Еще он сказал, что на этих людей сильно влияет телереклама, и они часто заказывают в тюремной лавке то, что им показывают по телевизору.

Я тут же представил, что будет, если все узники Улицы Смерти закажут в тюремной лавке по новому «форду».

— Какие на Улице Смерти любимые блюда? — спросил я.

Мистер Парк позвонил охраннику.

— Ах-ха. Мексиканские. И стейки. Они едят стейки дважды в неделю.

Через некоторое время заглянул начальник тюрьмы Уилсон, и мы еще долго говорили об Улице Смерти, высшей мере наказания, судах, газовой камере, богатых, бедных, чем они отличаются, когда убивают людей, и что происходит потом. Все это повторялось миллиарды раз, ну а мы повторили снова.

Но мясной рулет, который в четверг на Улице Смерти подадут к обеду, поразил меня гораздо больше, чем тот факт, что девяносто процентов тюремной администрации этой страны выступает против высшей меры наказания.