Моя веселая Англия - Марианна Гончарова

– Совесть относительно чиста.

Так вот беда всех венценосных в том, что рисовали их уже в те годы, когда не только совесть, а и руки были запятнаны так сильно, что не ототрешь, не отмоешь. Вот, пишут в воспоминаниях, какой же Генрих Восьмой был в молодости красавец, глаз не отвести, а на портретах – одутловатый, порочный, злобный старик в дамском берете. Конечно, вызывает недоумение, неужели из-за этого вот потасканного и свалявшегося деда с пустыми рыбьими глазами гибли прекрасные женщины, и о нем слагали поэмы, и его любили...

И ведь художник еще и наверняка Генриха приукрасил. Прикиньте, вот художники были – фотошоп вручную!

А потом, во времена Кромвеля, так вообще – как говорил сосед моего одесского дедушки, носатый фотограф неясного происхождения в усах и кепке: «Еси дракона ф’аторафируишь – рэтушировай нэ ретушировай, вийдет максимом яштерица. Мак-си-мом!»

А Кромвель, уставший от дел ратных, ввалился со своей лихой компанией в королевский дворец, походил-потоптался грязными сапогами, порассматривал портреты, понял, что все пацаны в мехах и коронах на картинках гораздо привлекательней его, и на их фоне он ужасно проигрывает со своим пейзанским профилем, и сделал художникам более выгодное предложение, то бишь издал приказ рисовать драконов «со всеми бородавками». Вот ему художники и отомстили, вот уродец так уродец – талантливый художник его рисовал, Кромвеля, – сразу видно: и завистлив, и весь в комплексах, и злобный...

Не королевского воспитания был. Не королевских кровей.

А хотел бы.

Полин Дигганс отвозит меня в колледж, где будет проходить лекция. Я села в машину, просматриваю текст лекции, когда вдруг подымаю голову – аааа! – меня, оказывается, посадили за руль, а руля нету. И мы едем!!! Уф, справа за рулем Полин.

– О, май бой... Это ужасно, Полин, – возмутилась я. – Это так ужасно, когда руль с правой стороны, это так ужасно и непривычно!!!

– Может быть. Может быть, это и так ужасно. Но согласись, – отвечает Полин, внимательно глядя перед собой на дорогу, – что правосторонний руль – это гораздо удобнее, чем левосторонний. Гораздо удобней. Особенно на дорогах Великобритании...

– Посмотри, они снова чинят, они опять латают, – Ник ворчит, объезжая ограждение на трассе. Там пыхтит от усердия дорожный каток и висит табличка: «Извините. Ремонт дороги».

– И вот так всегда! Постоянно надо объезжать. А бывает – вообще нужно ехать по другой дороге и в объезд.

Я вспомнила, как однажды мы наконец переехали со съемной квартиры в свой дом, и там вокруг был край света – никого, только рядом с нашим домом люди начинали строить свои. И все подводили туда воду, газ, возили кирпичи, плиты железобетонные... Нормальных дорог там не было, да и сейчас нет. Практически у всех, кто тут живет, внедорожники – специально сюда в плохую погоду ехать. Поэтому я повседневную обувь нам с дочкой тоже такую покупаю: туфли-внедорожники, сапоги-внедорожники, чтоб если пешком идти, – не утонуть. И вот однажды я узнала, что у меня будет ребенок-девочка, в прямом смысле будет, не приедет, не придет в гости, а родится, и плетусь в мечтах о ней домой, задумалась, а тут – оп! – улицу перекопали совсем. Я спрашиваю у длинного и какого-то слишком гибкого, как ламинария, дяденьки в шляпе и куцем пиджаке с папкой, который около ямы стоит, за работой наблюдает и с пяток на носки переваливается, спрашиваю: «Э! Э! А когда все это закопают?»

А он, подавая мне руку, – рыцарь, Ланселот уцененный, – чтоб я по перекинутой доске перешла, говорит:

– Во вторник.

Я сказала:

– Ааа, ну тогда ладно.

Но он не сказал, КАКОЙ вторник...

И пока Линка не научилась ходить, мы с ней из нашего угла медвежьего ни разу не вышли никуда, потому что туда, где машины не ездили, нам с нашей нежно-фиолетовой коляской было очень далеко плестись. И опять-таки, грязно, и мне не под силу, и через ту самую яму по доске переезжать было рискованно, а Ланселот с папкой там больше не стоял, чтобы руку подать.

Ну где-то года через полтора жители нашего маленького сумасшедшего квартала (это группа вопрекистов, которые хотели жить на природе, у реки, чтоб воздух и тишина, и при этом еще, чтоб Европа, – чтоб не только кислород, а чтоб и горячая вода, газ, Интернет, дороги), словом, жители нашего квартала плюнули, взялись вместе и закопали эту клятую канаву. Потом вызвали бульдозер, или как там его, разровняли, чтоб стало гладенько...

Не знают британцы своего счастья.

Дедушка Ника работает в большом колледже – менятелем лампочек. Я формулирую так неловко потому, что у нас такой профессии вообще нет. У нас есть, конечно, электрик, которого надо вызывать. Долго ждать, придет – не придет. А вот дедушка Ника в колледже начинает свой день прямо с утра и работает до вечера. Потрясение. Культурный шок был, когда мы узнали, что он меняет лампочки, которые отбыли свой срок. Пусть они еще работают и горят, но раз прошло двести дней, значит, ее надо сменить.

– Но ведь она еще горит? – возражаю я.

– Но ведь она может погаснуть в любой момент. И тем самым нарушить учебный процесс.

– А как вы помните, где какая лампочка и какая из них отгорела уже свои двести дней?

– Для этого, – гордо отвечает мне Ник, – и работает дедушка в колледже фул-тайм. Чтобы знать каждую лампочку, каждый фонарь в лицо.

У нас дома на площади установили кованые, как жители нашего города называют, «пушкинские фонари». Они снаружи кружевные, а изнутри под ковкой – матовое стекло. И недавно я стояла, ждала там кого-то и вдруг заметила, что все стекло изнутри разбито. То есть это кто-то пришел и долго целился в проем между кружевами, чтобы попасть и разбить... Уже много лет я хочу на него посмотреть, на того, кто бьет фонари в нашем городке. То есть он встает утром, принимает душ – или не принимает, так, да? Ну свитер надевает. Чистый. Мама постирала, сложила. Рукав к рукаву... Позавтракал. Как нормальный человек. Сел за стол. Чашка, наверное, у него в горошек, красная... И мама ему: не торопись, не обожгись, чай горячий. И бутерброд ест...

А потом выходит, гуляет, берет камень, выбирает потяжелее... Вот кто он? Какой он? Кто его родители? Как он живет, этот вот, который берет камень...

Мой муж Аркадий однажды выстроил небольшой ресторанчик. Там, на том месте, в свое время была граница, и стояло здание старинной таможни между Австро-Венгрией и Россией. И Аркадий постарался. Сделал точь-в-точь как было. Беленые стены, черные мощные балки через потолок, красиво, стильно. Назвал ресторанчик «Старая таможня». И на небольшой площади установил тоже стильные под старину светильники. В первую же ночь после открытия их разбили. Все до одного! У Аркадия были запасные плафоны, опять вкрутили мощные лампы. Разбили опять. Тогда Аркадий выступил на заседании горсовета, заказал полвагона светильников и нанял на работу сторожа. Война началась. Охранники не выдерживали, увольнялись. Светильники били. Аркаша устанавливал новые. Когда разбили последние плафоны, у Аркаши открылась язва желудка. Теперь вместо светильников там стоят чугунные столбы. Для чего – гостям не совсем понятно. И гости – англичане, которых принимали в этом ресторанчике, говорили: какой интересный дизайн. А вот эти столбы на площади, они что означают, Аркадэй?