Катастрофа - Мари Саат

— Олев! — воскликнула вдруг Илона. — Я же люблю тебя!

Крик шел из глубины души. Олев это чувствовал: так кричат о самом главном, о том, что не дает покоя; значит, больше ей нечего сказать! Олев вздохнул с облегчением и прижался лбом к волосам Илоны. На мгновение Илона показалась ему очень чистой, милой девушкой, по отношению к которой не надо предпринимать ничего дурного.

— Олев, — молила Илона, — ведь ты меня любишь, ты же говорил! Неужели не помнишь?

— Помню, — ответил Олев.

Он знал, что никому и никогда ничего подобного не говорил. Но к чему спорить!

— Ты говорил, что я неповторимая, единственная…

Так Олев и впрямь говорил.

— Скажи, ты ведь потому не звонил мне, что думал, будто я сержусь на тебя из-за той девушки? Ну скажи! Я же понимаю, я все понимаю, у тебя их много; ведь и за мной бегают всякие… Я все прощу тебе, поверь, все! Только обещай, что бросишь их всех, если хочешь, чтобы я была с тобой! Так я не могу! Ну обещай, — умоляла Илона, вцепившись в его руку.

Олев поднял голову и, помаргивая как бы спросонья, сказал:

— Ее я не брошу.

— Как? — опешила Илона. — Почему?

Олев пожал плечами.

— Ты же не можешь ее любить… — пробормотала Илона.

— Почему бы и нет?

— Ее? — воскликнула Илона. — Эту девицу! Господи, да ты что, слепой? Она же самая настоящая ш. . . — Илона прикусила губу — так резко вдруг дернулся Олев.

— Ты что, и вправду думаешь, что она тебя любит? — продолжала Илона, тут же беря себя в руки. — Она! Она и не знает, что значит любить! Ей плевать на все, вот увидишь! Не веришь? Ах, да ничего ты не понимаешь, я пойду сама поговорю с ней!

Она вскочила.

— Нет! — воскликнул Олев, схватив ее за руку.

Они стояли лицом к лицу. В глазах Илоны мелькнул вопрос — резкий злой огонек, родившийся в глубине ее оцепенения. Олев понял: он дал Илоне козырь, показал свое слабое место! Конечно, Илона пошла бы, и Сирье тут же отодвинулась бы в сторонку, Сирье от всего готова отказаться, Олев это знает! Так что Илона ничего бы не потеряла, она даже была бы в выигрыше; если ничего другого, то хотя бы небольшая месть — самая малая взятка в игре.

— Нет, Илона! — убеждающе проговорил Олев, пытаясь смягчить положение. — Этого ты не сделаешь!

Он засунул руки глубоко в карманы и с возмущенным видом повернулся к девушке спиной, чтобы тут же резко обернуться.

— Ты подумай, — сказал он с глубоким упреком, — такая девушка, как ты, и будешь торговаться из-за парня! Чего ты думаешь этим добиться? Как мне после этого смотреть на тебя, ты себе это представляешь?

— Но я же пойду только ради тебя, — совсем тихо ответила Илона. — Олев, ради тебя я готова на все, на все!

Илона стояла сжавшись, как большое белое животное на морозе.

Что ж, посмотрим, кто кого переиграет! — подумал про себя Олев, в сущности, я не имею ничего против игры — пусть это и окажется более трудным путем. А вслух продолжал мягко, все так же настоятельно, убеждающе:

— Пойми, не могу же я бросить ее так сразу. Ведь я познакомился с ней задолго до тебя, целых два года назад! Она уезжала в стройотряд. Она ничего не знает, понимаешь, она еще ничего не знает о тебе, даже не подозревает! Ты думаешь, это не удар для нее? Ведь что-то я все-таки и для нее значу! Это ты можешь понять?

— Да-да, — возбужденно согласилась Илона. Казалось, она поверила его словам, поверила, что так может быть с любой девушкой, хоть как-то связанной с Олевом.

— Совесть-то должна быть? — упросил Олев и, пожав плечами, как будто смутившись, добавил:

— Я не хочу сцен. Терпеть не могу их. Особенно между женщинами. Представь, если она явится к тебе и устроит сцену! Я не желаю видеть тебя в драке, это не для тебя. Не к лицу тебе это, не к лицу, — повторил он, поглаживая Илону по волосам, — ты гордая. Ты  д о л ж н а  быть гордой!

— И все-таки ты должен бросить ее! — упрямо стояла на своем Илона.

— Должен, но не так. Я сам обязан сказать ей об этом; это мой долг. Ты не можешь решать мои дела. Тебе придется немного потерпеть, еще немного…

Сейчас важно выиграть время, а там видно будет, как дальше.

— Ты сейчас такая красивая, — продолжал он, — да, такая красивая!

Он поправил Илоне волосы, отступил на шаг:

— Вот такой надо бы тебя сфотографировать!

Илона запротестовала.

Именно тогда и был сделан последний снимок, на который согласилась Илона. Но и согласилась-то она из-за крайнего возбуждения и душевного смятения. Раздевалась она почти машинально, не замечая нагромождения различных предметов, которые Олев сваливал у одной из стен, на фоне белой простыни, а потом принес вещи и из других комнат: стулья, табуретки, два стола — все в кучу, друг на друга, а между ними — телефон, со свисающей и раскачивающейся на шнуре трубкой. Олев и сам не знал, к чему все эти предметы, однако он знал, что они  д о л ж н ы  быть на снимке. И на этом фоне Илона: съежившись на табуретке, плечи опущены, глаза широко раскрыты, на лице недоверие, надежда и вымученная, робкая улыбка-гримаса.

— Этот снимок ты ей не давай! — воскликнула Сирье, когда Олев показал ей фотографии Илоны.

И все-таки Илона стала преследовать Сирье, выяснила, где та живет, явилась к ней домой.

— Она и вправду милая девушка, — сказала Сирье на следующий день Олеву, — и очень красивая. Немного скованная, но это, наверно, от волнения. По-моему, она любит тебя, это у нее серьезно. Пожалуй, она права: я действительно не умею никого любить по-настоящему, даже себя… Не хочу вам мешать! Если она тебе больше меня…

— Да пошла она к черту! — вырвалось у Олева. — На кой она мне! Мне ты нужна, только ты, слышишь!

Сирье охнула.

— Господи! — сказала она, когда Олев отпустил ее запястья.

Она, чуть не плача, потерла свои руки и жалобно произнесла:

— Почему ты всегда делаешь мне больно? Стыдно в баню пойти — кругом синяки. Ты всегда делаешь мне больно! Я должна ходить в брюках, в свитере с высоким воротником и длинными рукавами. Я уверена, что когда-нибудь ты просто-напросто убьешь меня!

— Значит, такая твоя судьба, — мрачно ответил Олев, — придется тебе с этим смириться. Ты — моя. Ты не смеешь никуда уходить… А она всегда была для меня только моделью! — стал он объяснять Сирье, ужаснувшись, что Сирье вдруг действительно