Грязная работа - Кристофер Мур

— Из-за имени, — сказал мистер Свеж.

— Простите? — Чарли перестал привязываться.

— Я одеваюсь в мятно-зеленое из-за имени. Меня зовут Мятник.

Чарли совершенно забыл все, что его до сих пор тревожило.

— Мятник? Вас зовут Мятник Свеж?

У Чарли стало такое лицо, будто он изо всех сил пытается не чихнуть, — но он не выдержал и оглушительно фыркнул. И тут же пригнулся.

На площадке третьего этажа в доме Чарли происходила встреча великих держав Азии — миссис Лин и миссис Корьевой. У миссис Лин, державшей на руках Софи, имелось стратегическое преимущество, но миссис Корьева, будучи в два раза крупнее миссис Лин, обладала потенциалом массивных ответных действий. У них имелось кое-что общее и помимо того, что обе они были иммигрантками и вдовами: они преданно любили малютку Софи, сомнительно владели английским языком и совсем уж рьяно сомневались в способности Чарли Ашера в одиночку воспитать дочь.

— Он сердил, когда сегодня уходил. Как медведь, — сказала миссис Корьева, обладавшая атавистической тягой к медвежьим сравнениям.

— Не надо зверина, говоряй, — сказала миссис Лин: она ограничивала себя английскими глаголами в повелительном наклонении — дань ее чань-буддистским убеждениям.

Так она утверждала.

— Кто зверина детке давай?

— Свинина детке хорошо. От свинины детка сильная, — ответила миссис Корьева и поспешно добавила:

— Как медведь.

— Детка от зверина ши-тцу, говоряй. Ши-тцу — собака. Какой добрый папа детка собака хочай?

Миссис Лин особо покровительствовала маленьким девочкам: она выросла в провинции Китая, где каждое утро по улицам ходил человек с тележкой и собирал трупики маленьких девочек, родившихся ночью и выброшенных за порог. Самой ей повезло: мама ухитрилась умыкнуть ее в поля и отказывалась вернуться домой, пока новорожденную дочурку не примут в семью.

— Не ши-тцу, — поправила ее миссис Корьева.

— Шикса.

— Ладно, шикса. Собака собака бывай, — ответила миссис Лин.

— Безобразие. — В этом слове, как и во всех прочих, произносимых миссис Лин, не слышалось ни единой буквы «р».

— Это не еврейская детка на идиш. А Рэчел еврей. — Миссис Корьева, в отличие от большинства русских иммигрантов, оставшихся в этом районе, евреем не была.

Ее предки вышли из российских степей, и она вела свой род от казаков, а те никак не считались особо дружелюбной к евреям расой. Сама она искупала грехи предков тем, что яростно квохтала (совсем как мать-медведица) сначала над Рэчел, а теперь над малюткой Софи.

— Цветам нужна вода, — сказала миссис Корьева.

Площадка заканчивалась большим эркером, выходившим на дом через дорогу и оконный ящик, где росла красная герань. Под конец дня две великие азиатские державы обычно стояли на площадке, любовались цветами, беседовали о том, как все подорожало, и жаловались на всевозрастающее неудобство обуви. Ни одна не осмеливалась завести собственную оконную клумбу с геранью — из страха, что может показаться, будто она украла идею у дома через дорогу; так началась бы эскалация оконно-ящичной конкуренции, которая неизбежно завершилась бы кровопролитием. Поэтому обе молчаливо согласились только любоваться красными цветами, их не желая.

Миссис Корьевой нравился сам их красный цвет. Она заточила вечный зуб на коммунистов за то, что кооптировали эту краску, иначе миссис Корьева была бы счастлива от нее безудержно. Хотя русская душа, сформированная тысячелетием тревоги и страха, не была экипирована для безудержного счастья, а потому, наверное, все к лучшему.

И миссис Лин в герани привлекал красный цвет: в ее космологии он представлял удачу, процветание и долгую жизнь. Сами врата храмов выкрашены были той же краской, поэтому красные цветы символизировали одну из многих троп к вечности ву, к просветлению; по сути, они и были вечностью в чашечке цветка.[30]Кроме того, миссис Лин предполагала, что они будут недурны в супе.

Софи же краски мира открыла для себя совсем недавно, и одних красных клякс на фоне серых досок вполне хватало, чтобы на ее крохотном личике сияла беззубая улыбка.

Итак, троица дружно радовалась красным цветам, когда в окно ударилась черная птица и стекло треснуло огромной паутиной. Но птица от такого удара не отвалилась — напротив, она как-то умудрилась просочиться во все до единой трещинки и расползтись черной тушью по стеклу, захватив даже стены.

И великие державы Азии бежали к лестнице.

Чарли растирал левое запястье, где руку пережало пластиковым пакетом.

— Так что, мама назвала вас в честь рекламы полоскания?

Мистер Свеж теперь отчего-то не казался непрошибаемым, как полагается человеку таких габаритов.

— Вообще-то зубной пасты, — ответил он.

— Серьезно?

— Ну.

— Простите, я не знал, — сказал Чарли.

— Но вы же могли его поменять, правильно?

— Мистер Ашер, против своей сути продержишься недолго. В конце концов просто смиряешься. Моя суть в том, что я черный, во мне семь футов росту — однако я не в НБА, — меня зовут Мятник Свеж и я забрит в Торговцы Смертью. — Он вздернул бровь, словно обвиняя Чарли.

— Я научился принимать такое и радоваться.

— Я думал, вы скажете, что голубой, — произнес Чарли.

— Что? Не обязательно быть голубым, чтобы одеваться в зеленое.

Чарли поразмыслил над мятно-зеленым костюмом мистера Свежа — из сирсакера и не по сезону легкий — и ощутил некое сродство душ со столь освежающе поименованным Торговцем Смертью. Сам того не ведая, Чарли распознавал признаки другого бета-самца.

(Разумеется, бета-геи существуют: бета-любовник высоко ценится в голубом сообществе, потому что его можно выучить одеваться, однако всегда остается относительная уверенность, что у него не разовьется собственное чувство стиля и он не станет роскошнее вас.)

Чарли сказал:

— Наверное, вы правы, мистер Свеж. Простите меня за такое допущение. Приношу извинения.

— Все в порядке, — ответил мистер Свеж.

— Но вам действительно пора.

— Нет, я все равно не понимаю, как мне определять, кому достанутся души. То есть, после того как это случилось, в лавке у меня оказались всевозможные сосуды, о которых я и понятия не имел. Как мне узнать, что я не продал человеку такое, что у него уже есть? А если у кого-то соберется комплект?