Манюня пишет фантастичЫскЫй роман - Наринэ Абгарян

А по краю сцены метался шаман. На голове его красовалась настоящая папаха из овчины, которую неунывающие навурцы замаскировали куриными перьями под шаманский головной убор. На плечах весьма убедительно развевался плед в шотландскую клетку. Шаман подбегал то к одному, то к другому краю сцены, прикладывал ладонь к глазам и призывно выкрикивал в публику: «Эх-йа!!!»

«Эх-йа», — подхватывало сзади лесное зверье из группы поддержки.

«Эх-йа», — откликались девочки в валенках из мешковины и, вращая глазами, выделывали па, от которых кровь застывала в жилах.

На наше счастье, в зале не оказалось ни одного представителя народов Крайнего Севера. Иначе всесоюзного скандала мы бы не избежали.

Каждая женщина мечтает о романтике. Ну, там, о принце на белом коне, об алых лепестках роз, застилающих окрестный антураж, о бесконечных комплиментах, которые сыплются, как из рога изобилия. Уж так оно природой заведено, что женщины — охочие до романтики существа. Их хлебом не корми, дай только романтикой насладиться.

Каждый мужчина мечтает о том, чтобы его оставили в покое. Чтобы не требовали скакать на белом коне, наводнять квартиру лепестками роз и сыпать комплиментами.

Вот не знаю, каким местом думала природа, когда создавала этих мужчин. Вот прямо вся в тревожных размышлениях!

А еще знаете чивой? Каждая мама, оказывается, женщина. К этому приходишь не сразу, но приходишь. А каждый папа, оказывается, мужчина. Вот такие удивительные открытия тебя ждут на первом десятке богатой событиями твоей жизни.

Так уж получилось, что мама с папой являли собой классический образец женщины и мужчины. Мама круглые сутки мечтала о романтике, а папа… А папа, как истинный представитель сильного пола, в искусстве делать комплименты мог дать фору только саперной лопатке. Или любому другому брутальному инструменту, предназначение которого — колоть и рубить.

Про таких мужчин у нас говорят — он нежен, как топор. С одобрением говорят!

Мама, как истинная горожанка, более того — единственная дочь в семье, выросла в атмосфере бесконечного обожания и комплименты считала чем-то совершенно естественным. Поэтому попыток склонить мужа к изящной словесности не бросала.

— Ты можешь на людях меня Наденькой называть? — взывала к базальтовому сердцу супруга она. — Что это за обращение такое — жена?

У папы делалось такое лицо, словно ему предложили что-то из ряда вон выходящее. Выйти из дома на каблуках, например. Или накрутить волосы на бигуди.

— Ты с ума сошла, женщина? Какая такая Наденька? Как ты себе это представляешь? Я стою среди мужиков — тут, значит, Роберт, тут Лева, тут Миша, тут Давид — и называю тебя Наденькой?

— Почему нет? Давид же называет свою жену Асенькой?

— Вот и выходила бы замуж за Давида, ясно? А я не могу называть тебя Наденькой! Дома, — здесь папа переходил на громкий шепот, — еще куда ни шло! Но на людях?! Не бывать этому!

— Бердский ишак!

— Носовой волос!

«Бах-бабах!» — и каждый, в сердцах хлопнув дверью, закрывался в разных комнатах квартиры. Вот и весь разговор.

— Тетя Роза, ну что он за человек такой, — жаловалась как-то зимним вечером мама, — ни тебе комплиментов, ни полета фантазии. Говорю я ему — скажи мне что-нибудь хорошее. Он мне в ответ — хорошая моя. Говорю — нежное скажи. Он мне в ответ — нежная моя!

— Хахахааа!!! — покатилась Ба. — Надя, ты много требуешь от мужчин! Поберегла бы их единственную извилину!

— Доброе слово и кошке приятно! — не унималась мама.

— Добрая моя! — перешла на ультразвук Ба.

Мама какое-то время хмурилась, но потом махнула рукой и тоже рассмеялась — ну очень сложно держать строгое лицо, когда рядом, всплескивая руками, шумно выдыхая и срываясь в тоненький визг, корчится в приступе смеха Роза Иосифовна.

— Если это для тебя так важно, — отсмеявшись, выдохнула Ба, — то, так и быть, я Юрику дипломатично намекну. Меня-то он точно послушается!

У мамы вытянулось лицо. Уж что-что, а дипломатично намекать Ба умела, это дааа! Она дипломатично намекнет, а потом весь город обсуждает ее громоподобные дипломатичные намеки.

Угрозу свою Ба привела в действие буквально через неделю, когда мы с Каринкой пошли после школы проведать Маньку. Она немного приболела и с понедельника пропускала уроки. По дороге заглянули на базар, хотелось купить каких-нибудь гостинцев нашей хворающей подруге. За пятнадцать бешеных копеек, которые мы наскребли в карманах, можно было разжиться полутора стаканами жареных семечек. Или одним большим пирожком с картошкой. Или пучком ранней петрушки, и тогда остались бы целых пять копеек сдачи.

— Если брать пучок петрушки, то на сдачу можно взять полстаканчика семечек, — деловито шмыгнула носом Каринка.

Я замялась. Ну где это видано — приходить к больному с пучком зелени?

— Может, все-таки пирожок взять?

— И полстаканчика семечек! — рубанула воздух рукой сестра.

— Дались тебе эти полстаканчика семечек! Ба потом ругаться будет, что мы снова всякую дрянь покупаем!

И мы, сдержанно переругиваясь, пошли вдоль ряда зеленщиков. Каринка говорила, что наше дело принести семечки, а Ба пусть их выкидывает, если они ей не нравятся, а я ей возражала, что лучше взять что-то толковое, а не семечки, за которые Ба будет рутаться. Что-то толковое обнаружилось в самом конце ряда. Среди больших пучков буйнопахнущего зеленого лука стояла красная эмалированная миска. Из-за невысокого ее бортика робко выглядывали голубовато-белые букетики подснежников.

— Вот, — одними губами выдохнула я.

Каринка какое-то время недоверчиво разглядывала цветы. Потом кивнула:

— Вообще-то можно. И Мане понравится. Только, чур, покупать буду я!

— Да пожалуйста, мне не жалко, — пожала я плечом.

— Щаз торговаться пойду, — шепнула уголком рта сестра, пригладила всклокоченную шапку, одернула куртку, зачем-то встряхнула портфель. Портфель не остался в долгу и издал скрежет внезапно проснувшегося от доисторического сна трактора «Коммунар».

— А чего это у тебя там? — покрылась мурашками я.

— Так, по мелочи. В актовом зале затеяли ремонт, завезли три ящика гвоздей. Вот мы с Изольдой и стырили по чуть-чуть. Там в ящиках много осталось, ты не волнуйся.

— Зачем тебе гвозди?

— Ну мало ли! И вообще не мешай мне, — рассердилась сестра и, подвинув меня рукой, пошла вразвалочку к прилавку. — Здрасссьти, почем букет?