Хороший немец - Джозеф Кэнон

Темнело, и он направился по Тильалле. Перед комендатурой остановился джип. Из него вышли два солдата с чемоданчиками в руках и торопливо поднялись по лестнице. Новая политика скоро также устареет, как и фрайкорпы. А что имеет значение? Люди делают то, что вынуждены делать. Она осталась. Джейк уехал. Все просто. За исключением того, что Эмиль не был так прост. И это все меняет. Знала ли она уже тогда, в те дни, когда они задергивали шторы, чтобы отгородиться от Берлина?

Джейк вдруг ощутил, что потерялся — его умственная карта перечерчена, как улицы города, которые уже не там, где должны быть.

Свернув с Тильалле направо, он в замешательстве обнаружил, что действительно заблудился. Оказывается, переулок выходил не на Гельферштрассе. Да и твой немецкий уже не так хорош, подумал он, улыбнувшись. Он никогда не знал эту часть города: улицы здесь не поменяли расположения. Но был другой Берлин. Берлин, который он когда-то знал, и где теперь ему нужен компас, чтобы найти путь, стрелка, притягиваемая гравитацией — достаточной сильной, чтобы преломить луч звезды.

Почти все здания на Эльсхольцштрассе были разрушены, и штаб-квартира Контрольного совета казалась теперь еще выше. Массивный корпус из прусского гранита с угрюмым фасадом в свое время, очевидно, казался достойным полустанком на жизненном пути тех жертв, которых судьи, члены партии, загоняли после слушаний здесь в самые страшные лагеря. Однако главный вход, к которому вела подъездная дорога от Кляйст-Парка, являл более радостный вид: высокие стеклянные двери были украшены по бокам парящими ангелами, которые смотрели сверху на то, что когда-то было английским газоном, окаймленным живой изгородью, уходившей к двум симметричным колоннадам на другом конце. Неожиданный кусочек Парижа. Тут кипела жизнь — скрипели по гравию автомобили, рабочие, гремя черепицей, ремонтировали крышу, — как будто сельский дом готовили к большому воскресному празднику. Над входом вывесили четыре ярких новых флага союзников. Перед дверьми выставили часовых из 82-й дивизии ВДВ в белых гетрах и сверкающих касках. Приводили в порядок даже пыльный участок. Отряд немецких военнопленных с трафаретом «ВП» на спинах сгребал мусор, а несколько американских солдат со скучающими лицами стояли вокруг и присматривали за ними, греясь на солнышке. Джейк последовал за группой дородных русских женщин в военной форме через украшенный люстрами зал и затем вверх по мраморной лестнице — как в оперном театре. К удивлению Джейка, его встретил лично Мюллер.

— Я думал, вы вокруг походите, — сказал Мюллер, ведя его по коридору. — Мы все еще наводим порядок. Здесь все было порядком разрушено.

— Пожалуй, не так сильно, учитывая, что тут было.

— Ну, приходится пользоваться тем, что есть. Это самое большое здание, которое смогли найти. Говорят, в здании больше четырехсот комнат. Хотя, кто считал. Наверно, в это число и пара чуланов вошла. Конечно, использовать можно только часть комнат. Здесь будет заседать Совет. — Он открыл дверь в большую комнату, уже переделанную в конференц-зал с длинными столами, поставленными квадратом. В каждом углу около соответствующего флага стояли столики с пишущими машинками для стенографистов. На одном столе в ожидании распределения лежали стопками пепельницы и блокноты.

— Сюда пока еще никто не заходил, — сказал Мюллер. — Вы первый, если для вас это что-то значит.

Джейк оглядел пустую комнату — будто снова оказался в Цецилиенхофе и подсчитывает трубы.

— А места для прессы?

— А мест для прессы нет. Мы не хотим поощрять речи, а когда вокруг пресса, трудно удержаться. Дайте им публику, и их не остановишь. Нам нужны рабочие заседания.

— В милой приватной обстановке.

— Нет. — Он кивнул в сторону столиков для стенографистов. — Будут вестись протоколы. Совет станет собираться раз в квартал, — продолжал он. — Координационный комитет раз в месяц, подкомитеты — постоянно. Работы полно.

Джейк показал на стопку блокнотов:

— Все организовано.

— На бумаге, — сказал Мюллер и прислонился к столу спиной к окну, так что его серебряные волосы образовали нимб вокруг головы. — На самом деле никто не знает, как это все будет работать. Пока не начнем. По ходу дела будем совершенствоваться. Никто же не планировал заниматься управлением страной. — Он заметил, что Джейк вздернул брови. — Не таким образом. Обучили нескольких людей где-то в Вирджинии — помочь немцам в переходный период, — сказал он, растягивая это слово. — Переходный период. Не знаю, чего они ожидали. Последней войны, наверное. Подписать мирный договор, передать страну хорошим парням и уехать домой. Но на сей раз не вышло. Передавать оказалось некому. Двенадцать лет. Даже почтальоны были нацистами. А страна — сами видели, пошла псу под хвост. Никто не ожидал, что они будут биться до конца. Зачем? Никто не думал, что вся страна дойдет до самоубийства.

— Им немного помогли бомбардировщики.

Мюллер кивнул:

— Я бы сказал, они сами напрашивались. И теперь, когда тут хоть шаром покати, нам досталась эта страна. Продуктов нет, ничего не работает — берлинское главное управление только и делает, что чинит водопровод. — Он вздохнул и в упор посмотрел на Джейка. — Только в нашей зоне нам нужно накормить двадцать миллионов человек. А те, кто не голодает, воруют велосипеды — просто покататься. Скоро зима, а угля нет. И эпидемии, если нам не повезет, а повезет нам вряд ли. Перемещенные лица… — Он махнул рукой, словно от избытка чувств у него кончились слова. — Мы на такое не подписывались, — произнес он голосом, таким же усталым, как и его глаза, — но все равно получили. Так что работы полно. — Он оглядел комнату. — Ну, посмотрели?

Джейк кивнул:

— Спасибо за экскурсию. И за речь, — сказал он как бы ненароком. — Вы же не хотите невзначай кое-что мне втолковать.

Мюллер терпеливо улыбнулся, снова превращаясь в судью Гарди.

— Может, только чуть-чуть. Я всю жизнь служу в регулярной армии — мы привыкли защищать наши фланги. Те, кто пишет о ВА, должны иметь представление, с чем мы столкнулись. Небольшую перспективу. Мы не все — ладно, пошли, я вам дам то, за чем вы пришли.

— А как вы сюда попали? — спросил Джейк, выходя следом в длинный холл.

— Как и все остальные — в действующей армии мы уже не нужны, так что приходится дослуживать в другом месте. Я не напрашивался, если вы это имеете в виду. ВА не видит особой пользы в боевых офицерах. Считают нас мальчиками на побегушках. И мой случай не исключение. Кто будет повышать в должности слесаря-сантехника? Хотя и в действующей армии уже никто не получает очередных званий — война кончилась, говорят, — а до пенсии дотягивать надо. Вот так. Поэтому старых пердунов тут навалом. У вольнонаемных все иначе. Чаще всего это какой-нибудь юрист, который всю войну просидел в своей Омахе, а теперь решил получить офицерское звание, чтобы называть себя капитаном, — на более низкое звание они не согласны. И они его получают, звание. Чего все остальные добивались годами. Это, конечно, задевает немного, если уж говорить начистоту.