Следуя высшему замыслу - Алексей Аникин

техники, космических кораблей, киберимплантов и о прочих статьях бизнеса? Деньги есть деньги.

Тут я быстро вскрыл ещё одну черту Болдвина, являющуюся пороком – жадность. Крайняя, жестокая, бессмысленная и беспощадная. Корпоративный Человеческий Союз существует уже несколько столетий, как и мы, но не смог придумать ничего нового, кроме как взять самую беспощадную модель капитализма, перетёкшую в фашизм. У них даже символ есть, гуляющий в вооружённых силах, очень похожий на свастику.

– Ха! – усмехнулся я. – И чего? Много вы так навоюете? Сколько планет уже под свой контроль забрали? Ноль? А сколько русских флотов разбили? Два? Взамен пяти? Хорошо воюете, ничего не скажешь.

– Думаешь, война – это только про захват территорий? Да ты многое упустил. Война – это, в первую очередь, перераспределение капитала. До войны получали огромные прибыли одни организации, сейчас получают другие. Когда война закончится, прибыли вновь перераспределятся. И при этом население будет убеждено, что мы нанесли вам огромные потери. Сила средств массовой информации никогда не иссякает.

Ещё один порок! Теперь это ложь. Я ощущал её очень и очень хорошо, ибо Болдвин буквально погряз в ней, заставляя застревать других в его собственном выдуманном мире.

– Помню, читал, что во время Третьей мировой войны вы тоже пытались так «победить». Как итог, ваша разнородная западная империя лжи пала.

– О, вы любители вспоминать о том, что было когда-то. То ли от скудного ума, то ли специально ты забываешь, что тогда всё человечество жило на одной планете. Трудно, знаешь ли, сохранять разум собственных граждан незамутнённым, когда совсем недалеко есть чужие ретрансляторы. Космос, слава ему, убрал это неудобство. Впрочем, он убрал и возможность воздействовать на умы ваших граждан. Но это некритично. Лучше держать собственный народ в стойле, нежели пытаться обуздать чужой. Мы тоже учимся на своих ошибках, – Болдвин затянулся и спросил: - Ну а вы, русские? Как идёт борьба с киборгизацией и ксенофилией? Я ведь чувствую внутри тебя импланты. А скольких дочерей собственного Покровителя ты уже успел осеменить, а, самец?

Поразительно. Просто поразительно, насколько легко угадываются пороки, когда ты связан с Болдвином. Как же легко понимать их первородную причину. Вот и похоть себя проявила. Смердящая, подобно гнойной язве, отвратительная, подобно кривлянию бесталанного клоуна.

Я усмехнулся, но усмешка эта была не той, которая обычно вырывается случайно, а подобной той, что часто звучала из уст Анугиразуса. Меня постепенно пронимала злоба.

– Всех по себе судишь, Болдвин? Думаешь, у высших существ всё идёт по стезе пошлых ухаживаний и случайных половых связей? Ты конченый идиот, если так считаешь. У меня есть жена, единственная. И никого мне больше не надо. Зато теперь у меня есть понимание, как всё работает у вас. И как вы смотрите на мир.

– Всего одна жена, говоришь? – Болдвин засмеялся. – Да ты многое теряешь. У меня четыре жены, две из которых – из рас чужаков. Одна – лацертианка, другая – варсайллим. Скучно не бывает никогда.

Несмотря на бьющую, как из фонтана, гордыню, я вдруг почувствовал нечто почти незаметное, старательно укрываемое. Это была зависть, чёрная, как безлунная ночь, как окружающая нас беспроглядная тьма.

– И что? – спросил я. – Счастлив ты? Рад, что можешь тешить себя иллюзией любви?

Болдвин поднял бровь.

– Как ты сказал? «Любовь»? Нет никакой любви. Есть только инстинкт, потребность, которую надо удовлетворять, когда она возникает. Большего и не нужно.

Я уловил очень небольшое возмущение в его разуме. Это вновь была зависть.

– Так значит, ты животное?

– Все мы животные. Все мы подвержены влиянию природы, пусть и пытаемся со всех ног от неё убежать. Мы уже не боремся. Мы подвластны ей. И нам хорошо от этого.

Я оскалил окрасившиеся кровью зубы.

– Нет, Болдвин. Это вы животные, если потакаете первичным животным инстинктам, не задумываясь ни о чём. А ведь я чувствую твою внутреннюю злобу от того, что мне достаточно одной жены, что я не стремлюсь потакать звериной сущности, что я не такой, как ты, алчная, похотливая, лживая, двуличная, завистливая мразь.

Болдвин умеет «торговать» лицом, это видно сразу. Он даже бровью не повёл, когда услышал прямое оскорбление в свой адрес. Но я ощущал в его разуме ещё один порок – гнев.

Гнев отличается от ярости. Настоящий гнев, а не тот, что мы называем праведным, не бывает благородным, а ярость бывает. Ярость можно обуздать, гнев же скорее обуздает тебя. Ярость бывает холодной, гнев бывает только горячим. Настоящая ярость – не синоним сильного гнева. Настоящая ярость – сила, что толкает к свершению. И это то, чего в разуме Болдвина нет.

– А ловко мы от вполне конструктивного разговора перешли к прямым оскорблениям. Я вряд ли опущусь на твой уровень. Мне, чтобы доказывать свою правоту, не нужно оскорблять оппонента напрямую.

– Не строй из себя культурного и цивилизованного, Болдвин. Я тоже энерговед, как и ты. Я чувствую, что тебя злят мои слова. Я чувствую, что ты завидуешь мне. Ты ведь, как и любой неполноценный и порочный человек, скрыто завидуешь полноценным. Это ведь непреложная истина. Ты пытаешься компенсировать это количеством денег, рабов, жён. Но всё это не делает тебя человеком. Лишить тебя влияния, тех самых денег, рабов и жён – что от тебя останется? Всего лишь пустая оболочка без тени чести и доброты. Бесполезный мусор человеческого рода, порочащий его, навлекающий на него гнев драконов-карателей.

Болдвин отбросил сигару и медленно встал, обратив свой взгляд прямо в мои глаза. Настроение из разнузданного внезапно переменилось на напряжённое.

– И кто же мне это говорит? – спросил он медленно и угрожающе учтиво. – Химера, собранная из трёх существ? Гражданин страны, где нищета и излишнее терпение возведены в ранг идеологии? Где порицается стремление к богатству и славе? Где религия до сих пор не издохла? Вы говорите о противлении киборгизации и ксенофилии, но ты сам являешься производным того, что вы осуждаете.

Мои губы сами расползлись в ужасающей улыбке. Я опустил голову ниже и стал цедить слова сквозь зубы, придавая им яростный оттенок.

– Ложь, Болдвин. Наглая, бескомпромиссная. Аскетизм ты называешь нищетой. Вдумчивость ты называешь излишним терпением. Но в чём-то ты действительно прав. Стремление к богатству и славе у нас и правда отчасти порицается, но это полуправда. Порицаются лишь недостойные методы. Религия, говоришь? А ваш капитализм – не развитая религия? Такие, как ты, пытаются укоренить в умах граждан, что есть