Дело, которое нужно закончить - Константин Мстиславович Гурьев

Зенченко перебил:

— Ну, значит, теперь вы будете лучше понимать, как Доброхотов умеет молчать…

Внезапно Рябов вспомнил, как почти то же самое сказала Нина, и что-то его кольнуло: странное совпадение.

— И потом… Виктор Николаевич… При всем уважении и к вам, и к Доброхотову, его письмо вам — дело частное, можно сказать, душевное, а наши с ним отношения были оформлены совершенно официально, есть документы, есть финансовые ведомости, которые будут предъявлены при первом же официальном запросе.

Зенченко внимательно посмотрел на Рябова и добавил:

— Хотите, чтобы ваш Уланин посмотрел эти документы?

— О чем ваш договор? Каков предмет?

— На слово поверите? — усмехнулся Зенченко.

— Для начала — да, — кивнул Рябов, — а потом посмотрим…

— Денис Матвеевич был человеком ответственным, поэтому, как и предусмотрено договором, каждый год представлял отчеты о проделанной работе. Правда, — усмехнулся Зенченко, — должен признаться, что сами отчеты, то есть, грубо говоря, бумажки, мы не требовали передавать нам, хотя это и предусмотрено договором. Нам важен был результат трудов Доброхотова и его мнение по этим вопросам.

Зенченко внимательно смотрел на Рябова, потом сказал:

— И если возникнет необходимость, будут представлены свидетельства того, что такие отчеты о проделанной работе существуют. Сотрудники Доброхотова это сделают хотя бы потому, что есть ведь и финансовые документы, документы об оплате их труда. И получится, что уважаемый Денис Матвеевич не в полном объеме исполнял свои обязательства. Мелочь, конечно, но… — Зенченко снова помолчал, глядя на Рябова, и добавил: — Кстати, и фирма, которая так существенно подняла уровень жизни в Кричалиной, практически создана нами, и тому тоже есть документальные подтверждения.

Рябов понимал, что Зенченко ничего не придумывает, а значит, позиции у него вполне крепкие, и просто спорить не имеет смысла. Значит, надо что-то менять. Хотя бы в тактике.

— А ведь я с самого начала сомневался, что мой учитель смог стать таким успешным предпринимателем, — улыбнулся Рябов и спросил: — В чем же суть вашей идеи, которую реализовывал профессор Доброхотов?

Зенченко посмотрел с удивлением:

— Какие вы можете дать гарантии, что не используете эту идею, если архив в ваших руках?

— Для чего я могу ее использовать? — удивился Рябов.

— Для реализации! — ответил Зенченко, и голос его звучал резко. — Поэтому сперва надо договориться, так сказать, об основах наших отношений.

— Каких «отношений», изложите ваш вариант, — попросил Рябов.

Зенченко улыбнулся, но в улыбке не было ничего хорошего.

— Я ведь уже все изложил: если вы намерены делать то, о чем просит Доброхотов, если примете участие в исследовании, а прямо говоря, влезете в него, то у нас установятся судебно-правовые отношения. Если мы сможем найти компромисс, то… как говорится, возможны варианты. Решать вам.

— Вы меня в угол-то не загоняйте, — улыбнулся Рябов. — И если начинать с ваших первых тезисов, то вы убеждены, что архив у меня, так?

Зенченко хотел ответить, но Рябов жестом попросил не перебивать и продолжил:

— Архив увели из университета, где вы обладаете серьезным влиянием, так? Вы, как я понимаю, уже ведете поиски архива, но никакого результата не получили! И ваша просьба о встрече — скорее попытка давления в надежде на счастливый случай! Вы можете хоть как-то обосновать свои подозрения? Думаю, нет!

Зенченко хотел что-то сказать, но Рябов покачал головой и продолжил:

— Архив сперли через день после моего появления, так что видеть в этом мой след наивно, потому что я бы просто не успел организовать такое, людей не успел бы найти… — Увидев, что Зенченко все так же хочет что-то сказать, неумолимо продолжил: — Если бы я захотел все организовать, так сказать, дистанционно, так зачем бы мне было просить Нину звонить и договариваться о встрече?

— Кстати, почему именно она звонила, чтобы договориться о встрече? — спросил Зенченко.

Рябов не отреагировал на то, что Зенченко удивлен, а скорее всего, не придал этому значения, поскольку было оно, это удивление, естественным.

— Почему звонила Нина? Вас это удивляет? — уточнил он.

— Удивляет, — признался Зенченко и пояснил: — Дело в том, что за все эти годы дочь Доброхотова никак не была связана с этими исследованиями, — и после паузы, которая, видимо, должна была усилить эффект, повторил: — Никак!

— Мне сейчас трудно говорить об этом как-то внятно, — признался Рябов, — поэтому придется подождать, когда Нина Денисовна сможет принять участие в нашем разговоре.

Зенченко посмотрел на него, потом спросил, не скрывая раздражения:

— Разговор можно считать несостоявшимся?

— Вы начали словами о вероятном сотрудничестве, а в действительности только предупредили о возможных неприятностях, — пожал плечами Рябов. — Согласитесь, что это — слабая основа для сотрудничества.

Зенченко кивнул, стараясь сохранять на лице маску равнодушного разочарования:

— Ну, давайте обменяемся телефонами, чтобы мне не пришлось никого дергать своими просьбами.

Рябову стало весьма неудобно, потому что его повседневный, общедоступный номер был отключен, чтобы не донимали всякой ерундой типа «как дела»!

— Оставьте ваш номер, я перезвоню завтра, — предложил он.

Зенченко, не скрывая раздражения, достал визитку, размашисто выписал на обратной стороне цифры и отдал Рябову. Потом, будто только сейчас вспомнив о кофе, взял чашку, опорожнил ее одним глотком и ушел.

Рябова не покидало странное чувство полного непонимания происходящего. Вернее, непонятно было, как связаны все эти детали — мелкие, но важные, существенные, что-то определяющие! Больше всего ему не нравилась уверенность Зенченко в том, что Нина не участвовала в работе отца! Чем больше он об этом думал, тем больше становилось доказательств того, что так и было, как говорил Зенченко. Да ведь и Нина сама о работе отца говорила скептически, говорила как о какой-то старческой суете, которая призвана была только создавать впечатление занятости.

И вдруг, прорываясь через все эти сомнения и недоверие, внятно прозвучало: а брось-ка ты все это, Рябов! Просто брось! Сядь в самолет, заскочи в Москву, перебросься парой слов со Штейнбоком и езжай куда-нибудь на берег моря! И он представил, как, распластавшись в шезлонге, любуется проходящими перед ним девицами всех возрастов, цветов кожи и манер, какие только возможны. Вот они проплывают, делая вид, что им все совершенно