Всё и разум. Научное мышление для решения любых задач - Билл Най

Вы, наверное, думаете: эх, Билл, что-то ты увлекся патриотическими воплями «Да здравствует Америка!» и стремлением везде притянуть за уши науку. Нет, я, конечно, не считаю, что отцы-основатели были настоящими учеными в нынешнем понимании этих слов. А впрочем… да нет же, как раз были! Я не хвастаюсь своей страной, но ребята, которых мы называем отцами-основателями, были — практически все до единого — натурфилософами, а в наши дни это слово и значит «ученый». Они изучали, как государства были устроены раньше, а лабораторией для этого служила история. Они тщательно продумали систему, которая будет работать справедливо и бесперебойно еще долго после того, как их самих не станет. Кроме того, они изучали устройство мира природы. Речь идет не только о Бенджамине Франклине, который проделывал эксперименты с электричеством при помощи стеклянных палочек и исследовал молнии, запуская воздушный змей. Кстати, он помогал составлять карту Гольфстрима, изобрел бифокальные линзы, громоотвод, высокоэффективную кухонную плиту, улучшенную электрическую батарею и, простите, катетер для мочевого пузыря. А Томас Джефферсон разработал улучшенную модель плуга, придумал приемы археологических раскопок и опубликовал первую в США статью по палеонтологии. Так что, по-моему, не будет натяжкой назвать эту компанию ботанами-основателями.

Я чувствую глубокое душевное родство и с ними самими, и с их научными или почти-научными методами. Свой род я возвожу к Бенджамину Наю, который открыл лавку в Массачусетсе в 1656 году (так что я не шутил, когда говорил, что от происхождения не убежишь). Он отплыл из Англии в поисках приключений, а также, чтобы уклониться от агрессивных законов о торговле, установленных англиканской церковью. В скандинавских языках «най» — nye — значит «новый», и люди из семейства Най в самом деле не раз оказывались новичками, пришельцами. Сначала они перебрались из Дании в Англию, потом покинули Англию и отправились в Новый Свет, каждый раз в неустанных поисках лучшей жизни. Мои предки участвовали в Войне за независимость. Они были моряками и коммерсантами, искателями приключений, всегда стремившимися что-нибудь разведать или изобрести. Я — звено в длинной цепи. Мой отец, изобретатель-самородок, называл себя «Нед Най, ученый-недоучка». А мама прямо загоралась, если речь заходила о химии или криптографии; она приучила меня решать головоломки так же настойчиво, как когда-то, в войну, сама она взламывала шифры. Так что я сражаюсь под теми же знаменами спустя примерно 240 лет после того, как Бенджамин Най вместе с двумя миллионами других колонистов поставил нашу страну на нынешние рельсы.

Чтобы не слишком увлечься, отмечу, что я никогда не забываю о коренном населении нашего континента, о тех, кто в древности пришел или приплыл в Северную Америку из Азии и много веков спустя был безжалостно изгнан со своей территории европейскими поселенцами. Это была война, а во время войны всегда совершается множество гуманитарных преступлений. И возместить этот ущерб жертвам очень трудно.

Несмотря на злодеяния, творимые и до и после основания США, я убежден, что наша государственная система была и остается выдающимся экспериментом, заложившим механизмы не только для политического, но и для нравственного прогресса.

Иногда представляется, что в моей родной стране творится не пойми что, однако сюда по-прежнему стекаются люди со всего мира, а еще больше людей мечтает сюда попасть. Они мечтают работать в США и стать американскими гражданами. И во многом им хочется попытать счастья в чужой стране, потому что они знают, что здесь царит равенство. Законы США ставят заслуги выше происхождения. В нашу государственную систему изначально заложена ботанская честность, и США по сей день служит ее эталоном. В нашей Конституции описано государство лучше и гуманнее всех в истории. В документах, с которыми я познакомился в Национальном архиве, прослеживается и другая идея эпохи Просвещения: исторический прогресс неустанно ведет к лучшему, а продвигает его рациональная мысль.

Ботаны так дорожат знаниями, поскольку именно знания позволяют нам находить ответы и вырабатывать новые решения. Они обещают лучшее завтра, поскольку мы сделаем его лучше. Такой подход — залог прогресса, и в этом смысле я не сомневаюсь, что Джефферсон, Франклин, Гамильтон и компания были полномасштабными ботанами-прогрессистами.

Иногда прогресс идет медленно, но со временем его последствия принимают огромный размах. Так развивается любая система, выстроенная на последовательном и рациональном наборе правил, которые дают идеям возможность меняться, приспосабливаться и конкурировать. Вдумайтесь, насколько сегодняшняя Америка отличается от Америки 1789 года. Самым поразительным шагом вперед был запрет рабства, но на этом пути были и другие рывки, преобразившие общество. Моя прабабушка вызвала массу вопросов у своей родни, когда в 1913 году, вместо того чтобы ухаживать за своим первым внуком (моим дядей), которому было два дня от роду, пошла на демонстрацию суфражисток, боровшихся за избирательное право для женщин. Прабабушка была возмущена тем, что половине населения страны не дают возможности руководить государством. Я бы тоже возмутился на ее месте. Но, с другой стороны, не могу удержаться от мысли, что это все-таки перебор. Получается, для нее возможность занять место у кормила власти была важнее… более или менее всего остального в жизни. Прабабушка добилась своего в 1920 году, когда была принята Девятнадцатая поправка к Конституции.

Я наблюдал демократический процесс и собственными глазами. Когда я был маленьким, жители моего родного города Вашингтона не участвовали в выборах президента. Это был неприятный реликт постановления о федеральной юрисдикции Вашингтона как города, не входящего ни в какой штат. Видимо, отцам-основателям казалось правильным держать граждан столицы подальше от президентских кампаний. «Этот город будет стоять особняком, и люди, которые там работают, не станут отвлекаться на выбор кандидатуры в самом главном голосовании для граждан нашей страны, — рассуждали они. — Да и о ком мы говорим? Их всего несколько тысяч». Однако Вашингтон рос, в нем было уже несколько сотен тысяч жителей, и стало очевидно, что такое положение дел попросту несправедливо, — и тогда закон изменили. Я был совсем маленький, но прекрасно это помню. Мои родители, ветераны Второй мировой войны, впервые голосовали за президента в 1964 году. Это было всего за год до принятия Закона об избирательных правах — очередной вехи в расширении и защите американской демократии (Вашингтон до сих пор недостаточно представлен в Конгрессе; ничего не меняется в одночасье).

Подобные перемены стали возможны благодаря людям, составившим документы, которые теперь выставлены за толстым пуленепробиваемым стеклом в главном зале Национального архива. Авторы этих документов рассуждали целиком и полностью в стиле «все и сразу». Они знали, что находятся в самом начале пути, они писали свой холст (или пергамент) широкими мазками и принимали важнейшие решения, сформировавшие все будущее. Они знали, что нужно предельно ясно поставить цели и с беспощадной честностью продумывать все последствия своих действий. Они черпали из самых известных интеллектуальных источников на тот момент (от Платона с Аристотелем до Фрэнсиса Бэкона и Джона Локка), чтобы уравновесить потребности страны в справедливости и силе. Они понимали, что нацелились на крупные долгосрочные перемены и в государстве, и в природе государства как таковой. В мюзикле «Гамильтон» этот дух уловлен в самых запоминающихся строках — когда Александер Гамильтон с жаром восклицает: «Нет, вы не собьете мне прицел!» Он нацелился на то, чтобы изменить мир, и у него это получилось.