Солнце - крутой бог - Юн Эво

— Другими словами, ты с этим не справился? — я буквально вцепляюсь во Франка. И не намерен отпускать его, пока он мне кое-что не объяснит. Франк мне нужен.

Он знает то, что необходимо понять мне, чтобы пилить дальше. Чистая шиза. Я это понимаю. Нельзя использовать людей таким образом.

Франк как будто прочел мои мысли, потому что он продолжает:

— А что касается женщины, то с ней я порвал два года назад. Ее звали Карианна…

Хлеб с сыром застревают у меня в горле. Карианна, Каролина. Бред какой-то! Еще одно из тех совпадений, от которых у меня мороз идет по коже, зато я понимаю, что я на верном пути. Я кашляю и машу Франку, чтобы он продолжал свою историю.

— Итак, ее звали Карианна, и в один прекрасный день она мне сказала: «Признайся, Франк, я для тебя ничего не значу. Ведь так?» И она была права, — говорит Франк. — Для меня имели значение только те, на ком я делал деньги или кто вписывался в мое расписание. На всех остальных мне было наплевать. Я использовал людей, чтобы чего-то достичь. А это непременно тебе же первому нанесет ущерб в будущем.

Если бы он только знал, как его слова задевают меня! Я краснею, жую и не хочу признаться, что сижу здесь с твердым намерением использовать его. Но ведь это так.

— Когда она порвала со мной, я сначала даже не обратил на это внимания, — продолжает Франк. Он мешает ложечкой кофе. Зачем, спрашивается, ведь он пьет его без сахара и без сливок? Может, это просто помогает ему прояснить свои мысли?

— Ну, ушла и ушла. Я утешился тем, что теперь у меня будет больше времени, чтобы заниматься делами. И тут вдруг на меня навалилась вся эта чертовщина. Сейчас странно об этом думать, но однажды я проснулся…

Он умолкает. А у меня крышу сносит, потому что он вот-вот пустит слезу. Бредятина какая-то: я сижу в кафе с Чуваком в плаще, чуваком, которого я в своих фантазиях считал убийцей, шизиком или крутым парнем. А он, сидя передо мной, с трудом сдерживает слезы! Франк чешет голову. Потом поправляет плащ и откидывается на стуле. Наконец он глотает воздух и делает вид, будто все в порядке.

Я тоже невольно глотаю воздух, и он продолжает:

— Однажды я проснулся и вдруг понял, что все идет шиворот-навыворот. Мне не хватало Карианны. Я понял, что, позволив ей уйти, я совершил самый глупый поступок в своей жизни. Что в моей жизни больше нет ничего хорошего. Такая жизнь перестала привлекать меня. Меня перестали привлекать даже деньги, которые я мог продолжать зарабатывать. Перестала привлекать работа по двенадцать-четырнадцать часов в день. Не хотелось смотреть на людей как на что-то, обещавшее мне большую прибыль. Мне хотелось очутиться в каком-нибудь другом месте. Когда я оглядываюсь на прошедшие годы, они кажутся мне потраченными впустую. Люди, которых я когда-то знал, давно женились, съехались со своими возлюбленными, родили детей, путешествовали по свету, нашли себе по-настоящему интересную работу. Я же, напротив, заработал целое состояние, но не пережил ничего, вроде вообще не жил. И знаешь что?

— Нет, — испуганно отвечаю я и очень хочу, чтобы он продолжал свой рассказ.

— И я испугался, — говорит он, и я вижу по его глазам, что он еще не отделался от этого страха. — Испугался, потому что почувствовал, что многое упустил. Я позвонил Карианне, и мне стало еще хуже. За это время она вышла замуж. И через три месяца должна была родить ребенка. И она разговаривала со мной так, что я понял: она ни капли не тосковала по мне после нашего разрыва. Я позвонил своим родителям и по их голосам понял, что они удивились, услышав мой голос. А потом, во время разговора, вдруг заторопились, боясь пропустить какую-то передачу по телевизору. И я пошел по кругу. Я звонил людям, о которых не слышал ничего в течение года, двух или пяти лет. Никого из них не заинтересовал разговор со мной. Я оказался в полном вакууме. Не могу даже описать это чувство.

Франк встает и отправляется в сортир. Я сижу на краю обрыва и не могу дождаться продолжения. Я как будто услышал собственную историю, правда, немного в другой версии. Будто кто-то написал книгу о моей жизни.

Похоже, Франк рассказал мне о Каролине.

Описал мое чувство изолированности от людей.

Поведал об этом чокнутом мире так же безумно, как я говорил о нем до сих пор.

Объяснил, что в моем наэлектризованном мире все рубильники выключены и машины не работают. Он как будто сказал: «Если бы только кто-нибудь слышал ту невыносимую тишину, которую слышу я…»

Франк возвращается, подходит к стойке и берет еще кофе. Он вопросительно поворачивается ко мне, и я решаю выпить еще сока. Есть я сейчас не могу. За нашим столиком царит напряженная атмосфера. Желудок сжался в комок и дрожит, подвешенный на пищеводе. Я даже думать боюсь, как себя может повести кишечник. Франк садится, и я вижу в его глазах сомнение.

— Может, мне не стоило рассказывать тебе все это? — спрашивает он.

— Не пори чепухи! — я почти перебиваю его, и мы улыбаемся друг другу. Краем глаза я вижу официантку за стойкой. Видно, ей до смерти любопытно, что происходит за нашим столиком. У нее это на роже написано. Она отпускает посетителей, продает еду, наливает кофе, но то и дело поглядывает в нашу сторону.

— Полгода назад я потратил целую неделю и два дня на то, чтобы продать свою фирму, — продолжает Франк. — Девять дней я трудился и наводил в хаосе порядок.

— Бог справился с этим за шесть дней, а седьмой день отдыхал, — замечаю я.

— Значит, я всего лишь второстепенный бог, — говорит Франк и снова пробует кофе, который оказывается таким горячим, что он ставит чашку на стол. — У меня на все ушло девять дней, а на десятый день я заснул и проспал больше суток. А потом начал новую жизнь.

— Совсем новую? — спрашиваю я. — Думаю, тебе пришлось нелегко.

— Ясное дело, для этого надо быть сильным человеком, — говорит он. — Или богом. Чтобы с этим справиться, нужны твердость и сосредоточенность.

— Ну и какова же она, твоя новая жизнь? — спрашиваю я и догадываюсь, что мы подошли к самому главному. — В чем разница? Чего ты добился за эти полгода?

— Ммм, — мычит он в чашку.

Мы пьем — он кофе, я сок — и подбираем крошки. Ему явно больше не в жилу говорить на эту тему. Похоже, что он вообще уже давно ни с кем не говорил. Ему, как старому автомобилю, которым долго не пользовались, нужно время, чтобы снова раскочегариться. И даже тогда он может забуксовать.

Мы машем на прощание официантке. Она нерешительно поднимает руку в ответ, сама не понимая, зачем она это делает, потому что ее рука тут же падает, как сосиска.

Мы медленно бредем к парку Софиенберг. Переходим улицу и держим путь к церкви в конце парка. Франк надевает солнечные очки и молчит. Я уважаю молчание и знаю, что он все равно заговорит, когда придет время.

На детской площадке сидят женщины с колясками и женщины с детьми. Я гляжу на Франка и вижу, как по его лицу пробегает гримаса. Что-то скользит вдоль переносицы. Что-то дрожит на лбу. Я уверен, что он думает о Карианне. Думает, что они с Карианной тоже могли бы сейчас здесь сидеть. Вон на той скамейке, на которой мамаша держит на коленях маленького мальчика. Мне жалко Франка. Я тащу его прочь, мимо этого места, дальше к Ула Нарр.