Чужое сердце - Джоди Пиколт

– Но, папа, одно дело – иудейский мессия, а другое – ну… не иудейский.

– А с чего ты взяла, что мессий несколько?

– А с чего ты взял, что он всего один? – парировала я.

Мама раздраженно швырнула салфетку на стол.

– Пойду приму тайленол, – сказала она, удаляясь.

Отец улыбнулся.

– Ты была бы отличным раввином, Мэгс.

– Ага, если бы еще эта докучливая религия под ногами не путалась.

Меня, само собою, воспитывали в иудейской традиции. Пятничными вечерами я ходила на службу и слушала густой, парящий голос кантора; я смотрела, с каким почтением отец несет Тору, и вспоминала, как он смотрел на меня на детских фотографиях. Но мне было настолько скучно, что я волей-неволей запомнила, кто кого породил в Книге Чисел. Чем глубже я проникала в суть иудаизма, тем отчетливее понимала, что как девушка навсегда останусь в глазах праведных иудеев нечистой, или ограниченной, или незавершенной. На следующий день после бармицвы, на которой настояли родители, я, прочтя нужный отрывок из Торы и отпраздновав свой переход во взрослую жизнь, заявила, что отныне ноги моей не будет в синагоге. «Но почему?» – спросил отец. «Потому что, мне кажется, Богу наплевать, сижу ли я там каждую пятницу. Потому что я не понимаю, зачем нужна религия, которая основана на запретах, а не указаниях по преумножению добродетели. Потому что я сама не знаю, во что я верю».

Конечно, мне не хватило мужества ответить честно. Сказать, что я скорее атеистка, чем агностик, сказать, что я сомневаюсь в существовании Господа. На работе мне приходилось сталкиваться с такой несправедливостью, что всякая вера в милостивое всемогущее божество, допускающее подобные ужасы, постепенно испарилась. И я всем сердцем ненавидела предположение, будто у Бога есть свои непостижимые планы на нас, нелепых людишек. В таком ракурсе он походил на папашу, который спокойно смотрит, как его дети играют с огнем, и думает: ладно, пусть обожгутся, это послужит им уроком. Однажды, еще в школе, я спросила у папы о религиях, которые с течением времени были признаны ложными. Греки и римляне, окруженные целым полчищем богов, считали, что ублажают их жертвоприношениями и молитвами в храмах. Однако сегодня набожные люди кривились при одном упоминании язычества. Откуда тебе знать, спросила я, что через пятьсот лет господствующая раса каких-нибудь пришельцев не будет брезгливо перебирать останки твоей Торы или их распятий и поражаться, до чего же мы были наивны? Отец, обычно охотно принимавший вызов и готовый «подумать над этим», как бы кощунственно «это» ни звучало, лишился дара речи. Наконец он сказал: «Религия, основанная на лжи, не продержалась бы две тысячи лет».

Моя версия такова: религии основаны не на лжи, но и не на истине. Мне кажется, религии выживают за счет того, в чем люди нуждаются в данный момент. Взять того же бейсболиста, не расстающегося со «счастливыми» носками, или мать больного младенца, которая уверена, что ее дитя может спать только в ее присутствии. Верующим по определению нужно то, во что они будут верить.

– Так что же ты думаешь делать? – спросил отец, прервав мои размышления.

Я удивленно подняла взгляд.

– Думаю его спасти.

– Может, это ты у нас Мессия? – предположил он.

Мама вернулась за стол. Бросив две пилюли в рот, она даже не стала их запивать.

– А если он затеял всю эту бучу только затем, чтобы появился человек вроде тебя и спас его от казни?

Не буду врать: меня посещали подобные мысли.

– Это неважно, – сказала я. – Если мне удастся убедить суд, это все равно будет мощным ударом по смертным приговорам. – Я представила, как у меня берет интервью Стоун Филлипс. А когда съемка подойдет к концу, он пригласит меня пообедать.

– Пообещай, что ты не станешь одной из тех адвокатесс, которые влюбляются в преступников и выходят за них замуж прямо в тюрьме…

– Мама!

– Ну, Мэгги, такое случается! Преступники часто обладают даром убеждения.

– И ты, наверное, знаешь об этом, потому что сама провела немало времени в тюрьме?

Она примирительно подняла руки.

– Я просто сказала…

– Рейчел, мне кажется, с этим Мэгги справится сама, – сказал отец. – А нам, пожалуй, пора собираться.

Мама начала убирать со стола, я направилась за ней в кухню. Мы исполняли привычный ритуал: я клала тарелки в посудомоечную машину и споласкивала большие блюда, а она вытирала.

– Я закончу сама, – сказала я. Я говорила так каждую неделю. – Нельзя же опаздывать в синагогу.

Мама пожала плечами.

– Без папы все равно не начнут. – Я протянула ей мокрую салатницу, но она отставила ее на стол и впилась взглядом в мои руки. – Ты только взгляни на свои ногти, Мэгги!

Я резко дернулась.

– Мама, у меня есть более важные дела, чем следить за кутикулами.

– Дело не в маникюре, – сказала она. – Дело в том, что ты не можешь посвятить даже сорок пять минут себе, а не кому-то другому.

Такая уж у меня мама: как только я загорюсь желанием прикончить ее, она тут же скажет что-нибудь настолько ласковое, что слезы навернутся на глаза. Я попыталась сжать кулаки, но она переплела свои пальцы с моими.

– Приезжай в салон на следующей неделе. Мы хорошо проведем время. Вдвоем…

У меня на языке вертелось множество ехидных комментариев. «Некоторым, знаешь ли, приходится работать, чтобы сводить концы с концами». «Вдвоем мы не сможем хорошо провести время». «Может, я и обжора, но себе не враг». Но я лишь кивнула. Хотя мы обе знали, что приезжать я не намерена.

Когда я была совсем маленькой, мама устраивала спа-салон прямо в кухне. Она сама сочиняла рецепты кондиционеров из папайи и бананов, втирала кокосовое молочко мне в плечи, накладывала мне на глаза огуречные кружки и пела при этом песни Сонни и Шер. А после этого подносила зеркальце и говорила: «Только посмотри, какал красотка!» И я верила ей, сколько могла.

– Пойдем с нами, – попросила она. – Хоть разок. Отец будет очень доволен.

– Как-нибудь позже, – ответила я.

Я проводила их до машины. Папа завел мотор и опустил окно.

– Знаешь, – сказал он, – когда я учился в колледже, возле метро постоянно околачивался один бездомный. А у него на плече сидела ручная мышка. Грызла ему воротник… И он постоянно носил эту куртку, даже в страшную жару. Он знал наизусть всю первую главу «Моби Дика». Я всегда давал ему четвертак, когда проходил мимо.

Мимо пронеслась соседская машина – должно быть, кто-то из папиных прихожан. Нам приветственно посигналили.

Отец улыбнулся.

– Слова «Мессия» в Ветхом Завете вообще нет… На иврите это значит «помазанник». Он не спаситель, он – царь или жрец, избранный для служения особой цели. А вот в Мидраше – да, там слово moshiach встречается часто, но всякий раз – в новом значении. Иногда это солдат, иногда – политик, иногда он обладает сверхъестественными способностями. И иногда он выглядит, как бродяга. Я давал четвертаки тому бездомному, потому что ничего ведь не знаешь наверняка.