Чужое сердце - Джоди Пиколт

– Привыкаешь. Ко всему привыкаешь.

Я обвел взглядом шлакобетонные стены и ржавые помосты.

– Сомневаюсь.

Мы вошли в проем огнестойкой двери с маркировкой «Ярус I».

– Здесь содержатся самые опасные преступники, – сказал Койн. – Не могу обещать вам, что они будут хорошо себя вести.

По центру комнаты высился контрольный пункт. Внутри сидел, безучастно взирая на монитор, молодой офицер. На экране, очевидно, отображался вид сверху на весь отсек. Царила абсолютная тишина, хотя не исключено, что входная дверь была звуконепроницаемой. Я подошел к двери и заглянул внутрь. Первой шла пустая душевая, дальше – восемь камер. Лиц узников я разглядеть не мог и потому не понял, который из них Борн.

– Это отец Майкл, – представил меня Койн. – Он пришел побеседовать с заключенным Борном. – Он достал из корзины бронежилет и защитные очки, как будто я шел не в камеру смертника, а на войну. – Входить сюда разрешено только в соответствующем обмундировании.

– Входить?

– А где выдумали разговаривать с ним, отец? В кофейне по соседству?

Я думал, что встреча произойдет в какой-нибудь… комнате, что ли. Или в тюремной церквушке.

– Я останусь с ним наедине? В камере?

– Черта с два. Вы будете стоять на помосте и разговаривать через дверь.

Набрав полные легкие воздуха, я напялил жилет поверх одежды и водрузил очки. Затем наспех пробормотал короткую молитву и кивнул, давая понять, что готов.

– Открывай! – скомандовал молодому офицеру Койн.

– Так точно! – откликнулся парень, явно смущаясь начальственного внимания.

Он растерянно глянул на контрольную панель, усыпанную мириадами кнопок и лампочек, и нажал на кнопку слева, в последний миг осознав, что выбрал не ту. Двери всех восьми камер тотчас распахнулись.

– О боже… – только и проронил парень. Глаза его расширились до размеров блюдец.

Оттолкнув меня, Койн начал судорожно дергать рычаги на контрольной панели.

– Уведи его! – крикнул он, кивая в мою сторону.

Из громкоговорителей разнесся сигнал: «На ярусе I несколько заключенных оказались на свободе. Срочно требуем подкрепления».

Будто завороженный, я наблюдал, как арестанты ядовитыми клубами прыснули из своих камер. А потом… потом сами небеса обрушились на землю.

Когда все двери раскрылись в унисон, словно струнные инструменты оркестра, что волшебным образом вдруг настроились и заиграли верную ноту по первому же мановению дирижерской палочки, я не выбежал из камеры подобно остальным. Я замер, парализованный свободой.

Быстро сориентировавшись, я засунул свои рисунки под матрас и обмотал пузырек чернил грязным бельем. Я слышал, как Койн вызывает по громкой связи спецназ. За все мое время в тюрьме это случалось лишь однажды – когда молодой офицер ошибся и открыл две камеры. Один из освободившихся заключенных тотчас метнулся в камеру другого и размозжил его голову об умывальник: этой возможности выполнить заказ своей банды он ждал много лет.

Первым выбежал Крэш. Он промчался мимо моей камеры, сжимая в кулаке черенок, – ему не терпелось добраться до Джоуи Кунца. Растлителя малолетних никто не стал бы защищать. Поджи и Техас последовали за своим предводителем, как верные псы.

– Хватайте его, ребята! – крикнул Крэш. – Отрежем ему то, что надо.

Загнанный в угол Джоуи завопил:

– На помощь! Ради бога, помогите!

Из камеры доносились самые разные звуки: чавканье кулаков, бьющих в живую плоть, отборная ругань Кэллоуэя, который тоже поспешил в камеру Джоуи…

– Люсиус?

Голос был похож на ленту, плывущую где-то в водной глубине. Тут я вспомнил, что на нашем ярусе детей обижал не только Джоуи… И если Джоуи стал первой жертвой Крэша, Шэй запросто мог стать второй.

На улице люди молились Шэю, на телевидении ученые мужи сулили адову муку поклонникам лжемессии. Я не знал наверняка, кто он такой, но своим выздоровлением я на сто процентов был обязан именно ему. И все-таки было в его образе нечто такое, что выделяло его среди прочих, вынуждало внимательнее к нему присмотреться, – он напоминал орхидею, выросшую посреди гетто.

– Не сходи с места! – велел я. – Шэй, ты меня слышишь?

Но он не ответил. Я стоял на пороге камеры, охваченный страхом. Я взирал на невидимую линию между «здесь» и «сейчас», между «нет» и «да», между «если» и «когда». Сделав глубокий вдох, я шагнул на волю.

Шэй не прислушался к моему совету – он медленно приближался к камере Джоуи. Сквозь стекло в двери я видел, как офицеры натягивают бронежилеты и маски, хватают второпях щиты. А еще там стоял человек, которого я прежде не видел, – какой-то священник.

Я тронул Шэя за руку, прося остановиться. Все – мгновенная вспышка, и я едва не упал на колени. В тюрьме мы не касались никого, никто не касался нас. Я мог бы держаться за невинный изгиб его локтя веками.

Но Шэй обернулся, и я вспомнил первое неписаное правило: в тюрьме нельзя нарушать личное пространство. Я отпустил его.

– Все хорошо, – тихо сказал Шэй и стал еще на шаг ближе к камере Джоуи.

Тот уже валялся, распластавшись, на полу и заливался слезами. Штаны с него спустили. Голова его была вывернута под странным углом, из носа хлестала кровь. За одну руку его крепко держал Поджи, за другую – Техас, а на вздрагивающие ноги уселся Кэллоуэй. Расположились они хитро – с таким расчетом, чтобы офицеры, мобилизованные для поимки беглецов, не сразу их заметили.

– Слышал о программе «Спасем детей»? – спросил Крэш, помахивая самопальным ножом. – Сейчас ты сделаешь пожертвование, и я тебе помогу.

В этот миг Шэй внезапно чихнул.

– Будь здоров, – автоматически отозвался Крэш.

Шэй утер нос рукавом.

– Спасибо.

Крэш невольно замешкался, растерялся. Он покосился на армию, выросшую у двери и криком отдающую команды, которых мы не слышали. Покачиваясь с пятки на носок, он внимательным взглядом изучал трясущегося на полу Джоуи.

– Отпусти его, – сказал Крэш.

– Отпустить?… – недоуменным эхом повторил Кэллоуэй.

– Не притворяйся, что не расслышал. Расходитесь.

Поджи и Техас, как обычно, ловили каждое слово Крэша. Но Кэллоуэй не спешил уходить.

– Это еще не все, – пригрозил он Джоуи, но все же ретировался.

– А ты, мать твою, чего ждешь? – крикнул Крэш, и я спешно вернулся в свою камеру, полностью забыв о благополучии всех людей на земле, кроме себя самого.

Не знаю, что заставило Крэша передумать: возможно, он понял, что офицеры вскоре возьмут ярус штурмом и наказание неизбежно; возможно, благодарить следовало Шэя, так вовремя чихнувшего, или большого грешника Крэша, с чьих губ вдруг сорвалось пожелание «будь здоров». К тому времени как вломился отряд спецназа, мы все уже сидели в своих незапертых камерах, словно ангелы. Точно скрывать нам было нечего.