Рабыня порока - Валериан Светлов

Вот ему представляется случай отмстить за свое унижение владельцу усадьбы.

Он хотел спросить их о красавице, с которой говорил в саду и за которую пострадал так, но он не знал, ни кто она была, ни ее имени. Может быть, эти две женщины знают, как его били, и он предпочел ничего не спрашивать о прекрасной женщине.

— Так я‑то что могу? — наконец, ответил он.

— Мы хотим узнать судьбу свою, — сказала Матришка, — будь добр, укажи нам цыганку, которая бы погадала нам. По крайности, будем знать, что ожидает нас.

— Ну, будь по‑вашему, — улыбнулся он. — Кстати, ходить недалеко, всего несколько шагов…

И он кивнул головой по направлению к костру, у которого сидела его мать, и повел их к ней.

— Это моя мать, — сказал он им на пути, — лучшей ворожеи нет во всем таборе, да и в других не найдется. А есть ли у вас деньги?

— Есть.

— То‑то. Без денег от нее не многого добьешься. А почему ж вы так укутаны? Кажется, ночь не больно холодная, — вдруг подозрительно спросил он.

— А потому, чтобы не быть узнанными, в случае погони.

— Так…

Они подошли к костру, а он к матери и пошептал ей что‑то на ухо. Но та замахала на него руками и стала кричать на женщин из усадьбы.

— Вот еще что выдумали! Не стану вам ворожить… Уходите‑ка, откуда пришли! А то я позову нашего старика да спущу собаку. Кто вас знает, что вы за люди? Может быть, что замышляете против нас… Не дам обидеть нас, беззащитных цыган.

Но карлица быстро вытянула вперед руку из‑под тяжелого платка, окутывавшего ее плечи, и на раскрытой ладони ее очутилась серебряная полтина.

— Вот тебе, — сказала она, — для начала, а погадаешь — еще будет.

При виде денег гнев старухи смягчился и даже очень скоро вовсе прошел. Жадным движением протянула она руку к монете и цепкими пальцами захватила ее.

— Ну, быть уж, видно, по‑вашему. Кому из вас ворожить‑то? — спросила она.

— Ей, — ответила карлица и кивнула на Марью Даниловну.

— Что ж ты так закутана, моя красавица? — проговорила старуха. — А, впрочем, это твое дело! Давай сюда руку‑то.

Марья Даниловна молча протянула руку.

Старуха долго глядела на ее ладонь, повернула ее к свету костра, быстро окинула взором всю фигуру молодой женщины, сомнительно покачала головой и глухим голосом проговорила:

— Что я вижу, что вижу‑то!

— Ну, что? — задрожав спросила Марья Даниловна. — Говори же, старая!

— И скажу, на все свое время. А ты не торопись. Все ли говорить?

— Все, без утайки, — чуть слышно проговорила Марья Даниловна.

— Ну, так слушай же.

И старуха начала свое предсказание.

— Вижу то, вижу то, что, моя милая боярышня… всю судьбу твою вижу. Быть тебе счастливой и богатой, да в почете у многих. Красотой своей многих‑многих смутишь ты и будешь любить, красавица моя, и будешь любима…

Марья Даниловна слушала эти предсказания без особенного интереса; она хотела узнать что‑нибудь более определенное, менее общее, и она ясно чувствовала, что цыганка чего‑то не договаривает.

— Ты скрываешь от меня что‑то, — сказала она. — Видно ли еще что? Говори прямо!

— Видно, — ответила цыганка, — только, краля моя, такое, что сказать негоже.

— Говори, старая, я ничего не боюсь.

— Ну, а не боишься — тем и лучше.

Она опять взглянула на ее ладонь.

— Веку тебе ненадолго хватит, а только будешь очень счастлива…

— Еще что?

— Почитай все. Есть еще одно…

Цыганка со страхом осмотрелась, понизила голос и сказала Марье Даниловне:

— Нагнись‑ка ко мне. Вот так. Полюбит тебя самый великий человек, ростом он выше всех людей и лицом красавец.

Марья недоверчиво засмеялась.

Внутренняя радость охватила ее, но, вместе с тем, по душе ее прошел холодок, и в сердце ее забралась тревога.

Между тем старуха продолжала смотреть на руку и порой, отводя свой взгляд от ее ладони, всматривалась в закутанную фигуру Марьи Даниловны.

Спустя немного в глазах цыганки появился зловещий огонек.

Чуть слышно она прибавила:

— Дорого обойдется тебе его любовь… головой заплатишь за нее.

Марья Даниловна вздрогнула.

— Я не понимаю тебя, — смущенно проговорила она и вдруг, чтобы придать себе бодрости, рассмеялась громко и весело и затем живо продолжала: — Видно, врешь ты все, старая…

Цыганка обиделась.

— Вру? Я вру? Нет, красавица моя, язык мой никогда не лгал и не говорил того, чего не видят мои старые глаза. Вот я тебе расскажу твою жизнь — так, может, поверишь мне.

— А ну‑ка, расскажи!

— Сиротой ты осталась в раннем возрасте, и люди пригрели тебя… ты будто бы обманула их… Потом дорога, длинная дорога… А вот какой‑то человек полюбил тебя и взял к себе в дом. Ночь, вода, крики… жалобно так кричит кто‑то.

— Молчи, молчи, старуха… — в ужасе сказала Марья Даниловна, пробуя прервать ее речь.

Но старуха, ухмыляясь, цепко держала ее руку в своих костлявых руках и, покачивая в размер своей речи головою, продолжала повесть о прошлом Марьи Даниловны.

— Вижу другую женщину… соперницу твою… Борьба между вами и тем человеком…

— Ах!

Марья Даниловна дико вскрикнула, с силой вырвала руку и при этом неосторожным движением подняла с лица своего покрывало.

Цыган узнал ее.

Он быстро подошел к ней, но еще быстрее Марья Даниловна опустила покрывало и бросилась бежать из табора, таща за собой Матришку, не успевшую дать обещанную цыганке вторую полтину.

Цыган сделал движение их догнать.

Это ему, конечно, ничего не стоило бы, потому что карлица еле поспевала за своей госпожой, но старая цыганка властным голосом остановила его:

— Останься, Алим, — твердо сказала она, — не ходи за ними. Останься, останься…

Алим после некоторого мучительного для него колебания остался у костра.

— Не ходи за ней, — повторила старуха, — судьба ее жестока. Женщина она страшная, и в душе ее таится много злобы и ужаса. А окончит жизнь она свою на плахе.

Цыган закрыл лицо руками.

— Матушка, — проговорил он тихо, но сильно. — Заворожила она меня, околдовала. Я пойду за ней, куда бы она ни пошла.

— Даже на плаху, Алим?