Иван III - Николай Борисов

Приняв решение поддержать Василия II, хан утратил всякий интерес к переговорам с Шемякой. А между тем посольство Бигича и Федора Дубенского уже пустилось в обратный путь из Углича в Курмыш. Судьба вела этих несчастных прямо в руки их московских врагов…

Через два дня после отъезда из ханской ставки Василий II отправил в Москву гонца с вестью о своем возвращении. Летопись сохранила имя посланца — Андрей Плещеев. Он помчался в Москву торной дорогой: вдоль Волги до Нижнего Новгорода, а оттуда вверх по Оке — до Мурома. От Мурома дорога шла лесами до Владимира, а дальше, через Юрьев Польской, на Переяславль-Залесский, Троицкий монастырь, Радонеж — к Москве. (Именно этим путем возвращался домой сам Василий II спустя несколько недель.) Впрочем, Плещеев мог избрать и иной путь: от Мурома вверх по Оке до Рязани и Коломны, а оттуда — в Москву. Но так или иначе, путь его лежал через Муром, перешедший под власть Москвы еще в конце XIV столетия.

Город стоял на высоком, изрезанном оврагами левом берегу Оки, угрюмо поглядывая бойницами своих черных стен в хмурую заречную даль. Внизу катила свои темные воды вспухшая от осенних дождей река. Захлебывались в грязи расползавшиеся по косогорам дороги. Сеяло дождем низкое тусклое небо. Одиноко клинькала монастырская колокольня, созывая на молитву озябших иноков…

Шемякино посольство вместе с ханским послом Бигичем отправилось из Мурома вниз по Оке на судах. Коней погнали табуном вдоль берега. Где-то на полпути между Муромом и Нижним Новгородом великокняжеский гонец Андрей Плещеев столкнулся с этим отрядом и разговорился с главным табунщиком — неким Плищкой Образцовым. Гонец поведал угличанам о том, что Василий II отпущен на Русь и скоро займет свой законный престол. Те кинулись к берегу и передали весть всему каравану. Дьяк Федор Дубенский — возможно, не без тайного умысла — убедил татарина Бигича вернуться в Муром и там дожидаться прибытия Василия II. Между тем в Муроме уже узнали от того же Андрея Плещеева о возвращении великого князя. Местный воевода Василий Иванович Оболенский распорядился схватить вернувшегося в город Бигича и бросить в темницу. На этом обрывает свой рассказ официальная московская летопись времен Ивана III. Однако на деле все было несколько иначе и куда драматичнее…

Отец Ивана III был поистине странным человеком. В его характере угадывалось нечто женское, тревожное и непредсказуемое. Холодноватая кровь флегматичного Василия I причудливо смешалась в его жилах с неистовым темпераментом Софьи Витовтовны. Кажется, что этот человек вечно сражался с самим собой, противопоставляя своей бездарности и неудачливости то безумную отвагу, то изощренное коварство, то почти детскую беспечность. Вот и теперь, возвращаясь из татарского плена, он совершил поступок, который в равной мере свидетельствует как о его беспечной храбрости, так и о холодном коварстве.

Хорошо осведомленная в подробностях событий, Ермолинская летопись рисует более детальную и во многом иную, нежели другие летописи, картину расправы Василия II с ханским послом Бигичем. Когда великому князю донесли об идущем навстречу отряде Бигича, он решил любыми средствами перехватить его. Вероятно, Василий опасался переменчивости ханских симпатий. При помощи Бигича Дмитрий Шемяка мог склонить хана на свою сторону какими-то заманчивыми обещаниями. Да и сам факт прямых контактов удельного князя с Ордой был явным нарушением тех обязательств, которые Галичанин брал на себя в недавнем договоре с Василием П.

Однако прямое сражение с отрядом Бигича и Шемякиными послами было слишком рискованным: хан мог разгневаться, узнав о нападении на его посла. Да и татары, сопровождавшие Василия II, могли броситься на помощь своим соплеменникам. Наконец, и самих боевых сил для сражения с Шемякиным посольством у возвращавшегося из плена Василия II было маловато.

В этой ситуации великий князь решил прибегнуть к хитрости и избавиться от опасных послов без лишнего шума…

Вскоре московские разведчики сообщили о том, что плывущие на судах послы решили сойти на берег для ночлега. Великий князь со своей русской свитой оторвался от татарской части каравана и вплотную приблизился к спящему лагерю. В эту ночь сон татар был непробудно крепким: услужливые муромские наместники на прощанье выслали Бигичу «меду много». Упившийся хмельным «медом», ханский посол стал легкой добычей для воинов Василия II. Они вывезли его из спящего лагеря и доставили в Муром. Из летописного рассказа можно понять, что таинственное исчезновение Бигича его спутники обнаружили только наутро. Вероятно, дьяк Федор Дубенский был подкуплен москвичами и стал соучастником похитителей.

Выведав у Бигича все, что смогли, муромские воеводы, исполняя приказ Василия II, утопили татарина в Оке. Все было сделано тайно, без огласки. Великий князь, вероятно, заявил о своей полной непричастности к исчезновению ханского посла. (Возможно, он даже возложил ответственность за происшедшее на Дмитрия Шемяку.) Доказать его вину было трудно. Известно, что убийство посла татары считали самым тяжким преступлением. И если бы проделка Василия II стала известна хану — князь навсегда потерял бы всякий кредит в Орде. Но как бы там ни было, цель москвичей была достигнута: прямые контакты Дмитрия Шемяки с Улу-Мухаммедом оборвались в самом начале.

Весть о возвращении Василия II и неудаче миссии Бигича застала Дмитрия Шемяку на пути в Курмыш. По-видимому, он выехал туда вслед за своими послами и надеялся лично получить от хана ярлык на великое княжение. Князь хотел добиться ханского суда над Василием II и с этой целью посылал Улу-Мухаммеду какие-то документы. Теперь все оказалось напрасным. Колесо Фортуны сделало новый неожиданный поворот. Обманутому в своих надеждах князю Дмитрию приходилось думать не столько о торжественном вступлении на московский престол, сколько о спасении от мести Василия П. Прежде всего следовало укрыться за какими-то надежными стенами. Именно так он и поступил. «А князь Дмитрей, слышав то, бежа к Углечю» (20, 66).

Столь стремительное крушение всех надежд могло сломить кого угодно, но только не Дмитрия Шемяку. Удары судьбы легко отскакивали от этой крепкой, прикрытой железным шлемом головы. Свое отступление он умел превращать в неожиданное для врага контрнаступление. Однако для открытого мятежа время еще не настало. Вся Москва радовалась возвращению великого князя. На стороне Василия II было и ханское благоволение. Никто еще толком не знал об унизительных условиях, на которых хан отпустил своего пленника. И князь Дмитрий, едва успев затворить за собой ворота Углича, принялся через своих людей разъяснять простодушно радовавшемуся народу, в какую долговую яму посадил всю Русскую землю его незадачливый кузен, целовавший крест на верность «поганой» Орде.

«И тако не улучи мысли своей злодей Шемяка (то есть, не получив великого княжения. — Н. Б.), но почя крамолу воздвизати и всеми людьми мясти (возмущать. — Н. Б.), глаголюще, яко „князь велики всю землю свою царю процеловал и нас, свою братью“» (20, 152). Другие летописи подробнее раскрывают содержание будораживших народ и князей слухов, которые распускал «злодей Шемяка». «Царь на том отпустил великого князя, а он царю целовал (крест. — Н. Б.), что царю сидети на Москве и на всех градех Русьских и на наших отчинах, а сам хочет сести на Твери» (20, 67).